Я сижу на берегУ.
Не могу поднять ногУ.
Не ногУ, а нОгу.
Всё равно не могу.
И сам Рубен Гальего, и такие, как он, инвалиды со всего мира никогда не смогут поднять свои ноги. Но надо ли сдаваться и обрекать себя на умирание? Самая тяжелая жизнь — это всё-таки жизнь. И любой человек заслуживает жизни.
Рубен Гальего — несомненно талантливый писатель. И у него есть свой уникальный жизненный опыт. Но как мы знаем, у Николая Островского вторая книга не получилась, выдумывать иных людей он не смог, а продолжать раскручивать свою биографию не пожелал. Станет ли писатель Гальего заложником своего здоровья, хроникером больничной палаты?
Говоря о Рубене Гальего, всегда надо быть предельно честным и откровенным. Сам его текст вынуждает к этому. Предельная правда о жизни и смерти больных детей — это уже не игра в постмодернистские тексты. Такая правда тоже имеет свои пределы понимания и сопереживания. Как бы ни был талантлив автор, его мир больного человека поневоле узок и замыкается стенами комнат. Детским домом, домом для престарелых. Да и сегодня в самых комфортабельных условиях он не может позволить себе многое. И если он лишен дара вымысла и черпает для своих книг лишь опыт своей жизни, он обречен на повторение. Но первый страшный шок от знакомства читателя с жизнью детей-инвалидов уже прошел. Что дальше? Идти путем Эдуарда Асадова? Конечно, любой роман о повседневном героизме больных детей важнее игровых забав нынешних литераторов. С Гальего на прилавки книжных магазинов пришла серьезная литература о реальной жизни. Но что писателю делать дальше? Можно всю жизнь писать о жизни ребенка-инвалида и всегда найдется читатель, который зальется слезами. Его книги, думаю, уже изучают и будут изучать специалисты по церебральному параличу, психологи, педагоги, надеюсь, заставят читать и чиновников… Но хочет ли он быть автором учебных пособий? Есть и другой путь, на который его толкают противники России. Стать ангажированным политическим писателем, записным обвинителем любого российского режима. Либеральная критика, в том числе и западная критика увидела в книгах Рубена Гальего лишь политическую агитку против России и советской системы. "Эта книга — современный "Архипелаг ГУЛАГ". Мольба о том, чтобы люди не закрывали глаза…" — пишет "Нью-Йорк Таймс". Конечно, положение в детских домах для инвалидов было ужасным в советское время, но стало ли оно лучше в постсоветских условиях? Не думаю. Скорее, наоборот. Конечно, детей из детдомов для инвалидов после окончания школы надо передавать не в дома престарелых на умирание, а в специализированные дома инвалидов. Тем более их не так уж много и надо для всей России. И может быть, книги Рубена Гальего послужат реальным поводом к изменению положения детей-инвалидов. Это уже огромная заслуга писателя. Но о чем ему писать дальше?
К счастью, сам автор прекрасно понимает сложность своего писательского будущего. Вот и вторую книгу он начинает, как пьесу, и заканчивает, как пьесу. Первый акт и третий акт — этакие сцены из пьесы абсурда. Продолжение Ионеско и Беккета, но с определенным политическим подтекстом. Не загоняют ли его заранее в клише радикального политического писателя, разоблачающего Россию? Не получится ли, что, уйдя от описания реального быта больных детей, он придет к дешевым политическим антисоветским агиткам? Надеюсь, талант вывезет. Читали же "Скотный двор" Оруэлла как антисоветскую агитку. Время прошло. Теперь этот же "Скотный двор" скорее читают как пародию на порядки в США. То же самое с "Носорогами" Ионеско. Звучит, как осуждение любого неправедного режима. Рубен Гальего силен в передаче правды отношений между больными подростками. Но намного ли лучше чувствуют себя сейчас такие же больные дети в Испании, Португалии и других странах Европы? Хорошо бы ему нынче поездить по подобным детским домам Испании. Может быть, дети миллионеров, переболевшие ДЦП, окружены постоянным вниманием пяти-шести человек из обслуги. Но даже в гораздо более комфортных, чем российские, детских домах США остается немало схожих трагических проблем. Так что же такое — книги Гальего: описание жизни и психологии больных детей, или же демонстрация современного русского ГУЛАГа? В конце концов, в книге Кена Кизи "Пролетая над гнездом кукушки" действие происходит не в советском обществе. И таких книг немало написано в США, в любой стране мира.
Я не считаю драматургические попытки в книге "Я сижу на берегу" большой творческой удачей автора. Всё-таки, серединная часть книги намного сильнее. Но понимаю неизбежность и необходимость этих попыток выхода из мира страшных документальных описаний. Автору нужны новые сверхзадачи, новые дерзкие замыслы. Сериал ужастиков про больных детей, к счастью, не его стиль. Вторая часть книги, тоже более условная, чем первая книга "Белое на черном", явно удалась автору. Два героя — Рубен и вполне условный Миша, сосед по комнате, очень умный и очень больной, с которым они вместе пытаются выжить. Они должны быть злыми, ибо им противостоит мир взрослых здоровых людей, которые понимают их никчемность и их ненужность. А взрослые, какими бы они ни были заботливыми и внимательными, всё равно им чужие, всё равно никогда не поймут их, поэтому их можно только использовать. Так Рубен использует доктора и нянечек, так Миша использует тетю Клаву. Естественно, у героя книги Миши есть жизненный прототип, но он явно обобщенный герой. Здесь драматургия сюжета даже более удачна, чем в первом и третьем актах. Здесь есть что играть актерам. Есть и напряженность действия, есть и правда характера, есть и правда жизни. Есть мир больных детей, всегда в любом обществе противостоящий миру здоровых взрослых.