Клавдия Ивановна взяла протянутый пояс с блестящей пряжкой. "Спину… Спину надо держать, — улыбнулась себе чуть дерзко, ощущая себя, как лошадь перед забегом. — Сколько мне лет, сколько мне лет? Столько же, сколько и зим..." Заглянула в программку, лежавшую на столе, в ней длинный список, который, впрочем, знала наизусть. Здесь и "Жди меня", и "Синий платочек", и "Закурим по одной", и "Последний бой" молоденького автора Миши Ножкина, которому она даже сама звонила, сообщив, что включает его песню в свой юбилейный концерт... "Нет,— подумалось ей,— а вот "Платочек" надо было все же оставить "на бис". Или, может, даже в начало второго отделения поставить... Господи, где он, тот молоденький фронтовой лейтенантик Миша Максимов? Это он написал мне к мелодии старой-старой дореволюционной песни новые слова: "Синенький скромный платочек падал, опущенный с плеч. Ты говорила, что не забудешь наших взволнованных встреч…" И я тогда, такая молодая, дерзкая и бесстрашная, в прифронтовом лесу под Ленинградом, стоя на полуторке, на ветру, в крепдешиновом платьице, обняв себя руками крест-накрест, пела солдатам, сидящим прямо на земле, на брустверах, вдоль окопов: "Чувствую рядом любящим взглядом: ты постоянно со мной"... Сегодня сказали, что кто-то из тех, уцелевших солдатиков обязательно будет в зале, с орденами на груди. И я опять спою им напоследок, на прощанье и "Платочек", и "Майскими короткими ночами" и, конечно, "Давай закурим". И конечно же, "закурю", свернув как всегда "козью ножку", лихо, как в шутку научилась когда-то на передовой".
— Ну вот, все прекрасно, — помощница с обожанием смотрела в зеркало на свою "королеву". — Чуть-чуть поправим прическу — и готово.
Резко, как удар, зазвенел первый звонок. Клавдия Ивановна напряглась... "Последний концерт. Что ж, все правильно. Уходя — уходи. Красиво, достойно. И... окунись в свое прекрасное одиночество… Одиночество среди людей.
Ударил второй звонок. Клавдия Ивановна взяла со стола флакончик любимых духов "Мицуке", подушилась, провела кончиками пальцев за ушами, по шее, по кистям рук. Ах, руки, руки… " как вы летали, как обнимали все вокруг, руки, вы так легко могли обвиться, и все печали снимали вдруг…". От дивного весеннего аромата в гримерной стало будто светлей. Она уверенно повернулась перед зеркалом. Вправо, влево. Не наклоняясь, привычно вставила ступни в лакированные туфли-"лодочки". Она всю жизнь любила "лодочки". Сколько же концертный туфель она износила за жизнь?.. В дверь постучали. В проеме стоял Юрий Силантьев. В торжественном фраке, белой бабочке и ободряюще улыбался. Он всегда умел ее вовремя поддержать.
— Что, Клавдия Ивановна? Начинаем? — окинул внимательным взглядом. — Хороша именинница! Хороша.
— Я готова...— на мгновение она стиснула пальцы рук.— Ну, с Богом...
И ее каблуки уверенно, звонко застучали по паркету. По переходам, по ступенькам. И вот уже замерли возле кулисы. Совсем рядом дышал, пульсировал, ожидая встречи с ней, переполненный зал.
Прикрыв глаза, она несколько минут машинально слушала звонкий голос ведущего, раздающийся по всему Колонному залу. Он что-то доброе, теплое говорил о ней и ее прощальном юбилейном концерте. Когда же Силантьев взмахнул палочкой и грянул оркестр, она шагнула на знакомую сцену в шквал грянувших навстречу аплодисментов. Блестящей, голубой звездой прошла на середину и, выдержав паузу, низко, земно, рукой до полу, поклонилась людям, залу, всей России. И зал встал ей навстречу.
Евгений Чебалин HE ЗНАЯ БРОДУ, НЕ СУЙСЯ...
Недавно сообщили о давнишнем, котором уж по счету пасквиле на "БЕЗЫМЯННОГО ЗВЕРЯ" в Интернете. (Архив рассылки Центра экстремальной журналистики.)
Устойчивый рефлекс — не читать и никак не реагировать на подобные перлы на этот раз дал сбой: победило любопытство. Материал заказало и подготовило Московское Бюро по Правам Человека (ПРА. ЧЕ.-КА), где верховодит, оказывается, старый знакомый еще по Самаре, заклятый почитатель автора А. Брод.
Жив курилка! Последний раз встречались на суде, где Брод обвинял местного редактора газеты "Алекс" О. Киттера в "антисемитизме", "разжигании", "ксенофобии". Запомнился тихий голос — обтекаемый, обессоченый, напрочь лишенный эмоций, и поразительно примитивная, не вяжущаяся с интеллигентным обличьем, аргументация обвинителя. Клерикальный эскулап А. Брод (редактор еврейской газеты "Тарбут") "лечил" О. Киттера от национализма, вливая в него и присутствующих на суде испытанный коктейль из рвотно-слабительного набора: "антисемитизм", "разжигание национальной розни", "ксенофобия". И вот теперь Александр Семенович, будучи возвышен до московского кресла, выполняет всю ту же миссию: изыскивает и клеймит русскую националистическую заразу, блюдя "права еврейского человека".