МУЗЫКАЛЬНЫЙ СЛУХ ОЛЕГА ДМИТРИЕВА Даже не верится сейчас, какие благословенные были времена! В Пёстрый зал ЦДЛ (не то что ныне) можно было совершенно спокойно забегать, чтобы развеяться после изнурительной работы за письменным столом, встретиться с друзьями и с удовольствием заказать "фронтовые" сто грамм, закусить не обшлагом рукава, а свежим салатиком с бутербродами и заглянцевать кофейком, имея в кошельке всего-навсего зелёную трёшку.
В тот день мы сидели втроём — улыбающийся Владимир Цыбин, разочарованный семейными неурядицами Боря Примеров и я. В зале одни с выражением громко читали новые стихи, другие шумно спорили... Мы вполголоса обсуждали проблему, что выше: проза, которая выходила огромными "кирпичами" у литчиновников, или поэзия, издаваемая тонкими брошюрами? И я, доказывая преимущество высокого стиля изящной словесности, продекламировал стихотворение, которое запомнил из коллективного сборника студентов МГУ.
Сидели двое у окна.
И каждый думал о своём.
Ей казалось, что она одна,
А ему казалось, что вдвоём!
— Вот вам пример, когда в четверостишье можно выразить любовную трагедию! Прозаик сочинил бы большой рассказ, а тут в малой форме — печаль и боль юноши и железная бескомпромиссность молодой особы, влюблённой, видимо, в кого-то, — промолвил я, щеголяя своими познаниями.
Едва закончил фразу, как услышал из угла зала голос вставшего в полный рост Олега Дмитриева:
— Аршак, а ты неверно процитировал вторую строку!
Я обомлел. Сквозь шум стаканов и хмельные голоса за тридцать метров поэт распознал и подкорректировал неточность. Вот это да! Таким музыкальным слухом мог обладать великий Паганини!
НЕИСТОВЫЙ ТРИБУН Такова наша писательская профессия: каждый живёт отчуждённо, замыкаясь в себе. В тусклых коридорах общежития Лининститута, идя на кухню заваривать чай, я не раз сталкивался с круглолицым, с кинжальным разрезом глаз крепышом Бронтоем Бедюровым.
Любознательного алтайца всегда можно было встретить со стопкой книг, даже в троллейбусе № 3, когда мы дружной ватагой ездили на семинары и, чтобы даром не терять время, запоём читали от остановки "Зелёный дом" до кинотеатра "Россия".
Я знал, что Бронтой писал стихи и слыл знатоком народного творчества.
После окончания литвуза я вернулся на Дон, затем устроился инженером-методистом в Севастопольское объединение "Атлантика" и ушёл в кругосветное плавание на океаническом судне "Барограф".
Прошло четверть века, и мы вновь обняли друг друга в Первопрестольной, на Цветном бульваре, в редакции еженедельника "Литературная Россия", куда он частенько захаживал уже в ранге секретаря Союза писателей России. Наши литературные дороги то расходились, то сходились на пленумах в Питере и Кронштадте, Орле или Астрахани.
И я с удовольствием слушал речи неистового Бедюрова, который умел находить слова к сердцам искушенных златоустов.
— Кто такие сейчас "новые русские"? — восклицал он и сам же находил неординарный ответ: — Это татарин Ренат Махумадиев, калмык Давид Кугуль-тинов, аварец Расул Гамзатов, армянин Аршак Тер-Маркарьян... Короче говоря, те творцы, которые по-сыновьи любят нашу многонациональную Отчизну! Они и есть — новые русские.
Здорово сказано! Но, к горести, за эти годы я не увидел на книжных полках ни одного сборника Бронтоя. Жаль, если он самовыражается только на трибунах.
ДУДКА ЛЬВА КНЯЗЕВА Две недели командировки во Владивостоке пролетели незаметно. С лёгкой грустью смотрел, стараясь запомнить навсегда голубые волны бухты Золотого рога, где на горизонте в облачной дымке, как на фотоплёнке, проступали береговые очертания острова Русского. Когда ещё судьба заброси^ на "краешек нашенской земли"? Телефонный звонок прервал мои сентиментальные мысли.