Родниковой чистоты поэзией Сергея Хомутова — одно название подборки чего стоит: "Мы поедем по русским родным уголкам…" — открывается раздел поэзии восьмого номера. Всё в стихах Хомутова пропитано той самой любовью — "к ближнему": "И батюшка Сергий растит пятерых, И девушка Люба мечтает о счастье", может быть, вон с тем парнем, который в "рубахе нараспашку", "словно Муромец, глядит из-под руки". И сам автор, переполненный этим любованием цельностью и простотой, воспевает вечные ценности жизни: "Во всём есть смысл, и для чего спешить?.. Не лучше ли присесть на бугорочке. А может, просто на душистой кочке, И душу красотою освежить". Ах, если бы всё так просто решалось в этом мире, с ног на голову поставленном…
Ольга Фокина своим тягостно-выстраданным: "И была у меня Москва, И была у меня Россия…", опять возвращает нас с русских небес на грешную землю. Да, всё — было, было, было… "И возвышенная любовь, словно ангел, меж нас витала"… И как память о былом, ещё недоразрушенном, жизненно необходимом — "Отчищаю гвоздя верх, Возвращая былой блеск, И тащу на горбу дверь (Унести бы и дом — весь!)".
Борис Сиротин, подхватывая невольно фокинское о Москве, о родине, создаёт метафору столь неожиданную, что возвращаешься осмыслить: "Сквозь листопад прошли неспешно мы, И вот уж белизна необозрима, И надо нам припасть к сосцам зимы, Седой волчицы, но — Москвы, не Рима. Мы живы будем этим молоком, И, может, вновь вернётся в сердце сила, Чтоб с прямотой назвать врага врагом, Как на Руси от веку это было". Русская поэзия продолжает ставить перед собой проблемы, не побоимся этого слова, — глобальные. И не только ставить...
ПРОЗА
Летнюю прозу журнала "Знамя" упрощённо-условно поделим на: криминальную, путешествующую и размышляющую.
Яркий образчик криминальной — рассказ Михаила Кураева "Спальный вагон прямого назначения" (№7), где пересказывается бытовая, в общем-то, на фоне теперешнего разгула "демократии" история преступления-наказания. Именно наказания, как удивляется сам автор: "Если же вспомнить имена, лица, интеллект, косноязычие, духовную и нравственную дистрофию устроителей мира сегодняшнего, в котором всё зыбко, опасно, непредсказуемо и по преимуществу аморально, то чудом следует считать всё-таки" факт поимки и наказания преступников. Всё было бы хорошо в рассказе, всё ярко и жизненно, вот только суждения о том, что необходимо "выбраться из социалистического тупика" и "вернуться на торную дорогу всечеловеческого поступательного движения", несут в себе аромат, мягко скажем, святой простоты и наивности — о какой такой торной дороге речь?
Образцом же путешествующей прозы могут послужить "Три новеллы" Дины Рубиной (№6). Место действия — Израиль, Голландия и так далее… Впечатления — мышь "с розовыми ручками", музей портретов выдающихся евреев, обследованный досконально: "Но доконал меня портрет одного парня на букву "J". Внешность — мне издалека показалось — страшно знакомая, хипповатая такая, неопрятная, с гривой спутанных волос… Я надела очки, подошла поближе: "Jesus". И для тех, вероятно, кому это имя ни о чём не говорит, пояснение буквами помельче: "Сыграл значительную роль в становлении христианства". Ни Моисея, ни пророка Илии, ни родоначальника евреев праотца Адама не отыскалось среди избранного шоу-народа…
— Может, не нашли сносных фотографий… — примирительно заметил Борис". Как говорится — без комментариев…
К яркому образцу размышляющей прозы относится повесть Бориса Иванова "Медная лошадь и экскурсовод" (№8), одновременно являющаяся перекличкой с пушкинским "Медным всадником" и горьковским "Климом Самгиным". Мятущийся герой Бориса Иванова не может и не хочет "становиться копией кого бы то ни было, даже самого себя". А что же собственно тогда должна представлять собой его жизнь? Вроде бы ответ на это однозначен: "пишу книгу о репрессированных поэтах, писателях, мыслителях страны". В ней будут "десятки имён, и не каких-нибудь там маргиналов, а тех, кто образовали стержень русской культуры": Новиков, Радищев, Пушкин, Чаадаев, Лермонтов, Тургенев, Достоевский, Пастернак, Бахтин, Клюев... Ряд имён — длинен. "Но не делается ли история на конвейере преувеличений" и не красивее ли, эффектнее отвергнуть "нирвану, ходящую за нами по пятам?" Этим автор, кажется, и соблазнился.