Художник, когда за его спиной появились оценщики, сделался заложником некоего авторитетного мнения о себе. У каждого времени свои литературные авторитеты, но суть одна: они, сами не будучи художниками, всегда стремятся решить за художников, каким должно быть искусство. Они создавали репутации художников, но и с той же лёгкостью ниспровергали.
Вот что писал о рабстве литературных авторитетов Достоевский: "У нас нет, как почти везде в европейских литературах, журналов и газет, торгующих за деньги своими убеждениями, меняющими свою подлую службу и своих господ единственно из-за того, что другие дают больше денег. Но заметим, однако ж, что можно продавать свои убеждения и не за деньги. Можно продать себя, например, от излишнего врождённого подобострастия или из-за страха прослыть глупцом за несогласие с литературными авторитетами. ... Пугливость же порождает литературное рабство, а в литературе не должно быть рабства"... "Есть в литературе нашей до сих пор несколько установившихся идей и мнений, не имеющих ни малейшей самостоятельности, но существующих в виде несомненных истин, единственно потому, что когда-то так определили литературные предводители. Критика пошлеет и мельчает. В иных изданиях совершенно обходят иных писателей, боясь проговориться о них"...
"Посредническая" и "общественно-педогогическая" функция критики в 2О-е годы обретёт небывалый масштаб — при этом критика будет в равной мере агрессивна по отношению как к русской литературе, так и к массовому читателю, желая его "перевоспитать". Как скажет современный исследователь литературы, "никогда до этого в русской литературе не рождался столь массовый и агрессивный отряд интерпретаторов, не ведающий ни тайны слова, ни тайны жизни, нагло самоуверенных в желании учительства".
Сегодня в литературе царствует т о т а л ь н а я критика. Отовсюду вылезли политики литературные, начавшие и творить ни что иное как литературную политику, желая играть в порабощённой литературе только руководящую роль. Но теперь появилось ласкающее слух определение — "литературная элита" — и теперь оценщики величают себя "экспертами". Это новейший этап... Не стало даже "критиков", "критического анализа" — всё подменяет собой "заключение экcперта", "экспертиза". Литература снова кому-то поднадзорна. Творчество, личность художника сами по себе ничего не значат в литературе. Всё написанное и ещё даже не написанное должно заранее соответствовать каким-то "стандартам", и потому не нуждается даже в анализе — а только в экспертизе.
Элита оценщиков оформилась окончательно с учреждением Академии русской современной словесности. Но и со стороны другой, отнюдь не либеральной, из той же самой жажды превосходства и литературного чина создали такую же точно академию (одноимённую!), только "патриотическую", и объявили себя элитой.
ВРЕМЕНЩИКИ, ИЗ КОТОРЫХ МАЛО КТО ВООБЩЕ ИМЕЕТ ХОТЬ КАКУЮ-ТО НАУЧНУЮ СТЕПЕНЬ, ВОЗЖЕЛАЛИ ПРЕВРАТИТЬ В СВОЁ ВЕДОМСТВО ВЕЛИКУЮ ЛИТЕРАТУРУ.
Переписать историю русской литературы — заветная их мечта.
Нужна оценщикам такая вот власть, что своё воплощение имеет в виде сладчайшей возможности распоряжаться судьбами литературы. Неугодным будут укорачивать их творческую жизнь, итожить; чтоб исключить саму возможность в будущем ещё что-то написать. Тебя отнесут к мёртвой традиции или чему-то подобному, заранее объявляя ещё и ненаписанное мёртвым. А то, что ты успел написать, опубликовать к этому времени, они будут разлагать якобы стилистическими разборами и растворять в желчи — и только это трупное разложение предъявят публике. Им нужен труп. Они будут стараться умертвить твою репутацию, если она у тебя есть; если есть репутация неподкупного — ошельмуют фактами, чтоб выставить тебя продажным; если есть репутация человека искреннего — ошельмуют, чтоб выставить циником. И лжи выльется столько, чтоб ты утонул в ней, так как море лжи почти уже невозможно осушить — и это твоё жужжание всяческой правды в ответ всяческой жужжащей лжи измельчит тебя, сделает посмешищем, истреплет. Но и не надейся, что получишь слово: они не публикуют опровержений. Конечно, им трудно по нынешним временам лишить тебя возможности быть опубликованным хоть где-то. Но они окружат твоё имя гробовым молчанием, чтобы о тебе было забыто — чтобы твой голос в поэзии или в прозе больше не был слышен как живой. А что, без них, без руководящей их линии, рассказов, что ли, никто в России не напишет или повестушек? Да талантливы люди и без них, от природы... Но особенно и топчут — таланты всходящие. Они ведь не сеяли — и всходы литературные потому особенно каждому из них ненавистны в глубине души. Это всё произрастает в России без их разрешения! Тех, кого выведут в своих колбах, как плесень — тех будут возвышать выше телеграфных столбов. А природные, органичные таланты топчут уже на всходе, чтобы дать распространиться тщедушной своей плесени.