В завершение ещё раз повторим формулу Владимира Кострова, сказавшего, что "сохранить литературу мы можем лишь через простодушие, через ее слитность с простым народом". И представим себе те знакомые нам брезгливые лица, которые цинично посмеются над наивностью и незамысловатостью слов поэта, верящего в спасительность подобного упования. Дескать, опять эта "почвенность", опять "эти бедные селенья", этот "край родной долготерпенья", эти Арины Родионовны да "крестьянские дети"!.. Но побледнеет и растворится толпа брезгливых интеллектуальных призраков, едва припомним мы, что под тревожными словами русского поэта о спасении литературы, прозвучавшими из ХХI века, давно уже подписались (каждый в своё время) — и Пушкин, и Лермонтов, и Некрасов, и Тютчев, и Блок… Простой народ отдаёт писателям величайшее своё сокровище — русский язык, без которого не было бы ни одного великого имени в литературе. Вот почему каждый настоящий поэт — поэт благодарный, щедрый. Простодушен и Владимир Костров, знающий цену и высокому слову, и слову печальному, и сказанному к месту слову озорному. Он точно знает смысл предназначения поэта, не боясь показаться наивным в своей вере:
…Что выгорело, всё засеем снова.
Есть поле, есть работа, есть судьба.
И протрубить покуда не готова
Архангела последняя труба.
Беседовал с Владимиром Костровым Геннадий Красников
Владимир Костров СТИХИ
***
Трагические виденья
Питают мою отвагу,
Поэтому каждый день я
Ищу перо и бумагу.
Пора бы сказать: хватит,
Последние силы тают,
За строчки почти не платят,
Но все же еще читают.
Хочу я оставить детям
Виденья и сновиденья,
Почти последний свидетель
Ушедшего поколенья.
Я должен оставить внукам
Без лести и возмущенья,
Что жили мы чистым звуком
Не для обогащенья,
Горькую откровенность
От уходящих в вечность,
Скромную сокровенность,
Тихую человечность.
Уверить снова и снова,
Истерзанный круговертью,
Что только честное слово
Играет вничью со смертью.
***
Вл. Соколову
Ты сказал, что от страшного века устал.
И ушел, и писать, и дышать перестал.
Мне пока помогает аптека.
Тяжело просыпаюсь, грущу и смеюсь,
Но тебе-то признаюсь: я очень боюсь,
Да, боюсь двадцать первого века.
Здесь бумажным рулоном шуршит Балахна,
На прилавках любого полно барахла,
И осенний русак не линяет,
И родное мое умирает село,
И веселая группа "Ногу свело"
Почему-то тоску навевает.
Знать бы, как там у вас?
Там, поди, тишина,
Не кровит, не гремит на Кавказе война.
И за сердце инфаркт не хватает.
Здесь российская муза гитарой бренчит
Или матом со сцены истошно кричит.
Нам сегодня тебя не хватает.
Я почти не бываю у близких могил,
Но друзей и родных я в душе не избыл.
Мне они, как Афон или Мекка.
Я боюсь, чтобы завтра не прервалась
Меж живыми и мертвыми вечная связь,
Я боюсь двадцать первого века.
***
Овеянный имперской славой
На полотняных плоскостях,
Куда летит орел двуглавый
С звездой рубиновой в когтях?
Зачем на площади великой,
Румяные, как кирпичи,
Вновь александровской музыкой
Тревожат небо трубачи,
Полков парадная подкова