Высоко горит в вечернем небе Гончих Псов созвездье.
Грустно одному в пустой квартире —
Лишь часов пугающая мерность.
Слишком коротки в бездонном мире
И любовь, и верность.
Буду помнить, как они резвились, хвостики виляли,
В этой жизни только две собаки мне не изменяли.
***
Я знаю — тяжелы мои грехи
Пред теми, кто любил меня так нежно.
За невниманье к другу, за стихи,
Написанные шустро и небрежно.
За то, что не берег родных могил,
Был слишком к самому себе привязан,
А Родину не жертвенно любил —
Уже сейчас жестоко я наказан.
***
Земных обольщений я сбросил пустую породу,
Уже недалек мой дымок в крематорной трубе.
Для поздних творений я выбрал старинную моду
Простую свободу не врать ни тебе, ни судьбе.
О, я не чураюсь любимцев густого пиара,
Но классики голос во мне еще, кажется, жив.
Когда исчезает налет фимиамного пара,
Порой и природный талант унизительно лжив.
Для многих знакомых мои построения шатки,
Но я никому не навязывал кредо свое.
Как въехал в столицу я на деревенской лошадке,
На той же лошадке уехать хочу из нее.
Я слово свое не считаю товаром,
Хотя не скажу, что на деньги мне наплевать.
Но то, что во всех словарях называется Даром,
Пожалуй, честнее бы даром другим отдавать.
***
Не ищу я больше ветра в поле.
Он, попутный, больше не подует.
Не ищу по свету лучшей доли.
Лучшего теперь уже не будет.
Старые деревья не согнутся,
Новое несчастье не грозится,
Остается только оглянуться
И в воспоминанья погрузиться.
Для надгробья срублена лесина,
Может быть, последняя опора.
Мама, если ты заждалась сына,
Я приду к тебе довольно скоро.
И пока не грянет Воскресение,
Обо всем расскажем мы друг другу.
Падает на землю лист осенний,
Подчиняясь жизненному кругу.
***
В этом стареньком доме опущены жалюзи,
Рядом с лампой стоит на столе молоко.
Так случилось — сегодня мне некому жаловаться.
Мать — в земле глубоко.
Ты — душой далеко.
Соловейко поет,
вместе с хором лягушечьим,
Комарами звенит за окном окоем.
Есть какой-то рефрен, если чутко прислушаться:
Как умеем — живем, как умеем — поем.
До утра вспоминаю больное и сладкое,
Мы дороги не знали, мы шли наугад,
Что-то в жизни большой не сложилось, не сладилось,
И во всем, что случилось, я сам виноват.
Нет надежды, что вновь на душе распогодится,
Мы пошли не туда и зашли далеко.
Половица скрипит, комары хороводятся,
Как лампадка горит на столе молоко.
(обратно)
Александр Проханов ПРЕДАТЕЛЬСТВО (отрывок из романа "Политолог")
Стрижайло слегка опоздал к началу действа и явился в ротонду, когда все уже было готово. Осенняя ночь брызгала холодным дождем. Из Нескучного сада веяло опавшей листвой. Река, охваченная гранитом, бежала черная, ветряная, с отражением злых огней. Туманно, словно гроздь сталактитов, висел в стороне Крымский мост. Напротив высилось тяжеловесное здание Штаба с одиноким горящим окном, за которым генерал разрабатывал план захвата Масхадова. Сквозь прогалы сумрачных зданий, озаренная, сияла церковь в Хамовниках, похожая на глазированный изразец. Призрачно золотились главы, чуть краснело оконце — горели лампады над лежащим в приделе покойником. Недалеко от ротонды в ночном сумраке замерли аттракционы — карусели, "американские горки", водопады, качели.
Ротонда, мучнисто-белая, продуваемая ветром, являла собой магическую часовню. Тесно, на ковриках, укутанные в плащи, в высоких балахонах, сидели звездочеты, и на их колпаках, вышитые серебром, переливались кометы и звезды. По окружности ротонды, повторяя ее внутренний контур, была выложена шелковая белая лента, поделенная на триста шестьдесят пять отрезков, и один, соответствующий 7-ому ноября, был выделен красным, словно крохотный, кровеносный сосудик.
— Эта окружность, с легкой руки Бахтина, именуется "хронотопом", — пояснял главный астролог, в средневековой мантии, бархатной шапке, с большим старинным циркулем, которым он тщательно измерял деление окружности. — Я топаю вдоль шкалы времени, повторяя движение земли вокруг солнца...