Стрижайло стоял потрясенный, так и не дождавшись преображения. "Иная жизнь" отступила, погрузилась в непроницаемые глубины. Смотрел, как раскачивается громадная люлька качелей, и в ней молча, строго сидят звездочеты.
Наступил долгожданный для коммунистов день 7-го ноября. Желая принять участие в протестном революционном шествии, массы людей стали стекаться к Октябрьской площади.
Ветераны, активисты, представители райкомов, боевые комсомольцы, совсем еще юные, недавно испеченные пионеры. Несли свернутые флаги и транспаранты, прикрепляли к пальто красные банты, вынимали из нагрудных карманов портретики Сталина, запасались бумажными цветами и разноцветными шариками. Выходили из метро, высаживались из автобусов, направлялись к заветному месту сбора. Но случилось невероятное — отсутствовало не только место, но и время праздника. 7-ое ноября, всегда наступавшее сразу вслед за 6-ым, теперь не существовало. Вместо него образовалась пустота, незримая прозрачная преграда, в которую утыкались манифестанты. Ударялись о невидимую преграду, как бабочки о стекло. Слышались глухие удары. Люди получали несильные толчки в лоб, в грудь, оторопело останавливались. Некоторые, особенно активные, из офицеров-отставников и боевых комсомольцев, начинали стучать в невидимую стену кулаками. Один отставник, из десантников, разбежался и ударил в преграду лбом, отчего раздался глухой стук и на лбу ветерана вздулась красная шишка. Другие, нервничая, колотили в стеклянную стену древками транспарантов и флагов. Но это не помогало. Стена была непрошибаемой. 7-ое ноября отсутствовало, будто дьявольская сила вырвала из календаря красную дату с корнем.
Однако, вместо пропавшего 7-го ноября за стеной обнаружило себя 8-ое ноября. Скопившиеся перед преградой коммунисты с удивлением смотрели, как за прозрачной толщей бодрыми рядами движется рать. Воины в картонных шлемах, выкрашенных бронзовой краской, размахивали деревянными мечами, колыхали фанерными щитами, на которых красовались узоры из серебряной фольги. Пушкари катили орудия, искусно слепленные из папье-маше. Ополченцы с приклеенными бородами нестройно несли копья с пенопластовыми наконечниками. Величаво выступало духовенство. Исполненное значительности, вышагивало купечество. Степенно следовало земство. Вместе с русскими стрельцами, чье вооружение составляли секиры из кровельной жести, в шествии подвизались полудикие народы Поволжья: калмыки в лисьих шапках, черемисы, мордва и меря в домотканных холстах, с цепами и косами на плечах. Среди ополчения, на открытом постаменте, запряженном шестеркой лошадей, возвышались Козьма Минин, Дмитрий Пожарский и мэр Москвы Юрий Лужков. Все трое картинно вздымали руки, осеняли себя крестным знамением, указывали перстами туда, где находился Кремль, занятый поляками, оккупированный Лжедмитрием.
Шествие было красочным, радовало глаз, будило патриотические чувства. Коммунисты из-за стеклянной преграды завороженно смотрели на многолюдное толпище. Снова пытались пробиться, отскакивали от стены. Самые сообразительные — секретари райкомов и активисты — решили не идти на прямой приступ, а обойти преграду. Стали перемещаться от Октябрьской площади, вдоль Садового кольца, в сторону Серпуховской, где стена неожиданно обрывалась, и они смогли слиться с ополчением. Постепенно вся масса коммунистов встроилась в патриотическую колонну. Шагала со стрельцами, пушкарями и ратниками, объединилась с купечеством, духовенством и земством. Все вместе, валом, с иконами и хоругвями, потекли за Москва-реку в сторону Кремля.
Они были вознаграждены красочным зрелищем, которое разгоралось на Васильевском спуске. Здесь разыгрывались свержение и казнь предателя Гришки. Чучело Отрепьева, изготовленное в театральных мастерских, затащили на колокольню "Ивана Великого" и под свист и улюлюканье сбросили на брусчатку Ивановской площади. Потом зарядили в чугунную, набитую порохом пушку и пальнули в сторону Москва-реки. Чучело полетело, смешно размахивая руками, выкрикивая голосом Буратино: "Партия — наш рулевой". Плюхнулось, поплыло вниз по реке, с тем, чтобы вскоре попасть в Оку, далее в Волгу, а уж там, даст Бог, и в Каспийское море.
Толпа на Васильевском спуске от души веселилась. Ее бесплатно кормили сбитнями, угощали водкой и квасом. Чудо-повара испекли огромный, во всю Красную площадь, блин, в который пытался завернуться мэр Лужков. Над ним махали лопатами, забрасывали красной икрой.
— За Русь-матушку!.. — поднес к губам чарку боевой генерал, еще недавно хромавший в коммунистических шествиях. — Прав Никита Михалков, не может Русь без царя!.. — и выпил за монархию.