Родился зимой 1953 года, на Николу, в Подмосковье, в Рузском районе, закончил школу, институт, работал учителем литературы в Балашихе. И к пятидесяти годам выпустил восемь поэтических книг. С зимним Николой и прожил всю свою жизнь, с ним и умер, слегка пережив свое пятидесятилетие.
Напомню: я — зимний Никола,
Полжизни стихи бормочу.
Толкаю судьбы своей коло,
По замяти коло качу.
Не шибко счастливое коло.
Да разве другое найти!
Ну вот и старайся, Никола,
Стихи бормочи и — кати!
Вот и бормотал назло всем недругам и завистникам свои лучшие земные стихи в далеко не самое поэтическое время. Мне кажется, он писал свои лучшие стихи и в двадцать, и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. У него не было срывов и провалов, его лирическая одержимость всегда была органична и проста. Вдали от литературных свар, свой среди своих, поэт из своего народа, он не любил похвальбу в свой адрес. Впрочем, о нём много и не писали. Хотя признавали его самые разные поэты. И левые, и правые. Когда-то, когда ему ещё было двадцать два года, в предисловии к первой книжке "Я — от мира сего", вышедшей в издательстве "Молодая гвардия" в серии "Молодые голоса", Римма Казакова писала: "Стихи Дмитриева… напоминают неброский пейзаж средней полосы России. Эти ситцевые, чуть выгоревшие на солнце краски не поражают воображения, но в лицо этих холмов, то заплаканное, то улыбающееся, можно смотреть всю жизнь". Сказано по-женски красиво, но неточно. Поэзия Николая Дмитриева всегда была образна, неожиданна и выразительна. И могла поразить воображение, как поражают воображение изысканные наличники на деревенских окнах, коньки на избах, цветастые платки. Как поражает воображение всего мира русский танец и русская песня. Несомненно, в своих поэтических истоках, Николай Дмитриев фольклорен, но это не стилизованная книжная фольклорность, и даже не клюевская сказовая образность. Это язык той же улицы и того же поселка, где жил и трудился Николай Дмитриев. Он — сколок своего времени, пятидесятых годов ХХ века. Вот и фольклор его как бы замыкал весь русский национальный фольклор, был последним его живым проявлением в письменной литературе.
В пятидесятых рождены.
Войны не знали мы, и всё же
Я понимаю: все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.
Летела пуля, знала дело.
Летела тридцать лет назад
Вот в этот день, вот в это тело,
Вот в это солнце, в этот сад.
С отцом я вместе выполз, выжил,
А то в каких бы жил мирах,
Когда бы снайпер папу выждал
В чехословацких клеверах?..
Поражает всегда точность поэтической детали: "чехословацкие клевера", "рубашку дождик прилепил к спине", "в глину вкрапленный дождь", или уж совсем всех поразившее "ножиком скобленное крылечко". И всегда тонкая элегичность, пришедшая откуда-то из дворянской поэзии девятнадцатого века, или же из народных русских песен и плачей.
Я ж смирно разрабатывать остался
Тончайший элегический мотив.
Хотелось очень грусть свою прославить
И этакое что-нибудь ввернуть,
Как будто можно так слова расставить,
Что юность и любимую вернуть…
Они все были разные, "в пятидесятых рожденные" поэты, но в начале семидесятых, ещё до начала резкого размежевания на левых и правых, на традиционалистов и метареалистов, на концептуалистов и постмодернистов, первенство Коли Дмитриева было заметно всем его сверстникам. Как писал хорошо его знавший и высоко ценивший, еще один ушедший в мир иной мой талантливый сверстник, знаток русской поэзии Владимир Славецкий: "Конец 70-х — начало 80-х, "дмитриевский" период, характеризуется преобладанием задушевности, трогательности, открытого лиризма, образности, восходящей к "большому" национальному стилю, сложившемуся в девятнадцатом столетии…"