Он "Тигр", он из породы — саблезубых!
Все вымерли, остался он один...
Бывал в огне, воде и медных трубах,
Со дна морского вышел невредим!
Потрогайте, он сделан не из жести,
Сработан по уму и честь по чести,
Он — зверь! И это следует учесть…
А потому, где сели, там и слезьте,
Но лучше всё же в пасть к нему не лезть.
Какие бы напасти не настигли,
Товарищ, верь — броня крепка на "Тигре",
Тигровой шкуры смерть не прогрызёт!
Он закалён, как хром-ванадий в тигле,
Короче, он… орешек — ещё тот!
Он в океан выходит Ледовитый,
Косится и рычит: "Да не дави ты,
Для супостата мощь прибереги,
Ты тоже зверь, но мы с тобою квиты,
Нас окружают — общие враги!"
На глубине, чтоб льдами не затёрло,
Винты бурили воду, будто свёрла,
Высверливали путь ему впотьмах…
Экзотики хватало выше горла,
Особенно в тропических морях.
Там дуют то муссоны, то пассаты,
И флаги там, как черти, полосаты,
Но главное, что много их, чертей!
Корветы, миноносцы и фрегаты,
Короче… супостаты всех мастей!
Чертей мы не боимся полосатых,
Но мало нас, и это — недостаток,
Но мы ещё посмотрим, кто кого…
Для нас не много то, что их — десяток,
А много то, что все — на одного!
Стращают нас: "В тылу у вас разруха,
Предательство, бардак и нескладуха…"
А мы ответим сдержанно: "Ну что ж…
Порядка нет, зато есть — сила духа,
У моряков её не отберёшь!"
Мы постоим за честь родного флага,
Враги берут числом, а мы — отвагой,
Мы будем драться через "не могу"!..
Ну а прижмёт, мы вспомним про "Варяга",
Короче… не останемся в долгу!
(обратно)
Лидия Сычева ПОСЛЕ КРУШЕНИЯ
НОЧЬЮ ВЫЛИ СОБАКИ — жутко, страшно. Если выглянуть в окно, то видно — под многозвёздным небом, на синеватом глубоком снегу, с десяток разномастных кормленых дворняг сбились в кучку перед больничным корпусом, подняли головы к нашему этажу. Воют — с подскуливаниями. Музыка ада — мороз нехорошего предчувствия пробирает до костей. Собак невозможно отвлечь, прогнать (это пытался сделать сторож), они перемещаются на новую площадку и с удвоенной силой берутся за песнь загробной тоски. Что же они знают о другом мире, чего боятся?!
Днём, ближе к вечеру, умерла тяжелобольная. Последние дни жизни она лежала на каталке в коридоре. Белый, застиранный айсберг страдания и беды. Уже не стонала, плыла в полузабытьи. И вот — отошла.
Деловая, очень хорошая, любящая свою работу молоденькая медсестра Таня (укол от неё получить или капельницу — сущее удовольствие) по коридору не ходит — летает или танцует, и, увлечённая, мурлычет музыкальную мелодию: "Ягода-малина, в гости нас манила", или "Золотится роза чайная, как бокал вина…" На неё приятно посмотреть — щеки румянятся, взгляд — ясный, всегда аккуратная чистая униформа, и много-много небольничного жизнелюбия. "Мария Петровна, — громко зовет Таня, на минутку прервав бормотание песенки, — а мне бирку вешать или зелёнкой мазать?" Старшая сестра отвечает тихо, глухо. "Понятно!" — исполнительная Таня, устремленно, натягивая по дороге медицинские перчатки и опять же мурлыча популярный мотив, без раздумий устремляется к покойной…
Но всё это было после. А тогда, скудной и малоснежной зимой, гуляли мы с задушевным моим другом, художником Илюшей Миногиным, по Никитскому бульвару. Дело было вечером, в декабре. Увлеченные беседой, мы не замечали вокруг ничего — спорили, кажется, по обыкновению, о будущем искусства и России. Вечер стоял мягкий — морозец держался еле-еле, снег, едва прикрывающий свободную землю, осел и потемнел. Желтый свет фонарей и окрестных домов слегка скрашивал бедную зиму и придавал прогулке уют — в больном, загазованном и, по большому счету, чужом городе в эти минуты у нас появлялся свой уголок, "отдельная жизнь"… Время было позднее — поток машин угомонился, не ревел, и потому мы чувствовали себя вполне свободно.
Вдруг откуда-то сбоку, из-за деревьев, мужской голос громко позвал Илюшу по имени-отчеству, и вскоре большая, плотная фигура обрисовалась перед нами. Это был писатель Вячеслав Дёгтев. Пока он церемонно, театрально даже шумел, приветствуя "мэтра Миногина", я украдкой его рассматривала. Дёгтев, что называется, был "весь из себя" — окладистый воротник в бобрах, норковая шапка-боярка, на шее — черная бабочка, и вообще, весь он, благоухающий резким парфюмом, излучал силу, уверенность, довольство, и я бы даже сказала, богатство. Не гость, но хозяин жизни…