Шимпанзе, кособоко переваливаясь, опираясь костяшками пальцев о палубу, заковылял к краю палубного настила, освобождая место вылезавшим из рубки.
Привалившись спиной к серебристому, мокрому металлу, занялся примат настройкой инструмента. Дренькая по струнам, стал подкручивать колки балалайки, клоня к перламутровой деке лопушок шерстяного уха.
Из рубки полез, как улита из раковины, оплывший кок в греческой хламиде. Ему подали из рубки массивную, скатанную в рулон трубу. Грек нащупал в ее недрах кнопку. Нажал и бросил трубу на воду. Она змеино зашипела, распластываясь, потрескивая, являя небесам багряно-бархатное, разбухающее нутро. Через минуту на водяной глади покачивалась туго вздутая шестиместная лодка — с титановой пластиной на жесткой корме.
Кок прижал ее к борту подлодки сандаловым багром с пластмассовым наконечником. Кивнул силиконово-сиськастым, приглашая к посадке в резиново-огненную утробу, свистнул зверенышу — лабуху с балалайкой. Шимпанзе поднял ушастую головенку, закончив настройку и гнусаво заорал частушку:
По реке плывет топор,
По реке Чугуева!
Ну и пусть себе плывет,
Железяка х...!
Искоса зыркнув на ухмыляющихся Юфь и Озю, зверь проворно заковылял к надувной лодке и пружинисто спрыгнул в нее, расчетливо попав задком на упругость сиденья. Ласковым и бережным был хват шерстистой лапы его на грифе сокровища своего — балалайки. Певучий игрун затих на сиденье, учащенно дыша, смакуя мелкими вздохами йодистую морскую свежесть.
…Грек нажал кнопку на моторчике. Тот ожил. Свистяще-вкрадчиво двинул лодку с ускорением по маслянистой, бирюзовой глади.
Впереди, в сотне метров, маячил могучий загорелый торс — на длинных ногах. Ядир шествовал к берегу. Сегодняшний его визит был третьим за два года. Никто из них не знал, кто он есть, откуда и когда доставлен в эту спаянную компанию. Разнолобковых близняшек обучали йоге, кама-сутре, древнееврейским обрядовым навыкам. Учили резать и готовить кроликов, предварительно содрав с них, еще живых, шкуру и сцедив кровь. Учили многим языкам, вливая их в заскорузлые мозги ночами из плейера: бабешки должны понимать с полуслова Властителя их Ядира, прихотливо скакавшего в разговорах галопом по языковым Европам.
Зверюшка лабух, являя собой генетический экстракт из шимпанзе и хирургически искромсанного малолетнего итальянского виртуоза, был завален по двадцать часов в сутки нотами. Зверь наяривал на балалайке Бетховена и Паганини. За что сестры, спаровавшись в злости, лупили упрямую гибридную скотину, оскорблявшую их местечковый вкус. Какого хрена!? Они ж согласны, в крайнем случае, даже на похабные русские частушки, если зверюшку не уломать на мелодии одесского кичмана!
Кокинакос — царь и бог на огромном жарком камбузе, полдня вчитывался в меню из разных стран. Остальное время колдовал над блескуче-никелированными кастрюлями и сковородками, сопрягая казалось несовместимое, стряпая и состыковывая множество рецептов из кулинарии разных народов. Часть из приготовленного поедалась. Остатки вываливались свиньям.
Время, правительства, события текли и изменялись. Неизменными оставались их обязанности при Ядире. И они запрограммированы были сдохнуть, но выполнить их без сбоев и заминок.
Ибо все человечество плавало по воде. Ядир — меняющий тела при неизменной, нафаршированной нечеловеческими знаниями и памятью голове — ХОДИЛ , как и ТОТ, двухтысячелетний, из Евангелия, которого чтил даже Коран…
Ядир ступил на рыхлый песок. Его щекочущая прохлада надежно приняла босые подошвы, уже изрядно истомленные склизкой зыбкостью воды. И Властелин довольно заурчал, смакуя каждый шаг по тверди. Пустынно-благодатным нежился перед Ядиром вековой бор, на время стерилизованный от человеческих бацилл. Вкрадчиво и одиноко прошипев днищем по песку, ткнулась в берег тугим носом лодка. Шагнул на борт и грузно спрыгнул в воду Кокинакос. Взял увесистый простынный сверток у сестер, вынес на берег. Нагнулся, уложил обвисшую тяжелую бель у ног…
Они сегодня-таки сотворят свой Сцидо Амафрейкес, предписанный их древней тягой к мести — в честь Мордехая и Эсфири. И благостно и хищно вскипавший в племенной памяти, настоянной на смертоносных, как яд гюрзы, преданиях и мифах, где властвовали над людскими скопищами его прапредки зилоты и сикарии.
Ядир вздохнул прерывисто и сокрушенно: как стройно, мудро было слеплено все предками, как возвышало драгоценным таинством их вязко-местечковую спайку в этом деле!