Определяя русскость, православность, М.Лобанов не сбивается на фактографически-формальное понимание вопроса, чем грешат авторы разных направлений, взявшие на вооружение схоластическую методу К.Леонтьева. И там, где того требует "материал", критик тонко и точно проводит грань между мировоззрением и творчеством, публицистикой и "художеством".
В интервью "Светоносец или лжепророк?", говоря о гордыне Александра Солженицына и Льва Толстого, проявленной по отношению к Церкви, Михаил Петрович справедливо утверждает, что у "безблагодатного моралиста Толстого" благодатное слово художника. У Солженицына подобное превращение обличителя в художника Лобанов не представляет, и с этим трудно не согласиться.
Естественно, возникает вопрос: что делать русскому писателю в сегодняшней ситуации "еврейского ига", возможен ли диалог с русскоязычными авторами? Этот вопрос М.Лобанов неоднократно рассматривает в своих статьях. В "Российско-кельнских абсурдах" критик приводит собственное высказывание в беседе с В.Казаком: "Писателей навсегда разделило 4 октября 1993 года, когда "апрельевцы-демократы" подтолкнули Ельцина к решительным действиям". Эта верная по сути и по факту мысль требует дополнительных комментариев.
Главное, думается, не в том, подтолкнули или нет (Б.Ельцин и его окружение спасали свои шкуры, и президент — мерзкая и преступная "прореха на человечестве" — все равно пошел бы на крайние меры), а в том, что подписали, разрешили кровь по совести. То есть если бы не было расстрела, вина и грех подонков-подписантов была бы не меньше.
Во-вторых, только ли события октября 1993 года разделили писателей, не произошло ли это раньше? Главная линия водораздела — отношение к России — проходит через сердца и души. И без пролитой крови не может быть общности с теми, для кого Россия — "сука", "раба", "тысячелетний рейх", "материал для творчества" и т.д.
Статья "Моя позиция", опубликованная через три года после "Российско-кельнских абсурдов", вызвана награждением Валентина Распутина Солженицынской премией. В статье на разном материале рассматривается вопрос о возможности объединения в рамках одной культуры разных сил, именно такую цель поставили перед собой организаторы премии. Михаил Лобанов сомневается в том, что данное мероприятие, на котором символично обнялись В.Распутин и Б.Ахмадулина, может стать началом сближения русских и русскоязычных сил. Он, как и Вадим Кожинов в случае с Андреем Нуйкиным, руководствуется логикой: фамилия поэтессы стоит под письмом 42…
С таких же позиций Лобанов оценивает пафос "Двести лет вместе" А.Солженицына. Призыв к сближению в настоящих условиях означает подавление воли к национальному сопротивлению. Следующие слова из статьи "И вздрогнут наши недруги!" — лейтмотив публикации последнего десятилетия, лобановский вариант спасения русского народа, логически вытекающий из всей героической жизни Михаила Петровича — русского критика "на передовой": "Национальная идея — это не академическая болтовня о "соборности", "общечеловеческой отзывчивости" (довольно с нас этих "общечеловеческих ценностей"), национальная идея — это борьба не на жизнь, а на смерть с нашими врагами, уничтожающими нас как нацию. Вот тогда-то и вздрогнут наши недруги, когда не только услышат, но и уверятся, что это не шутки, а настоящая война".
(обратно)
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
БЕЗ РАСКАЙНЬЯ
"И всё же, если приходил в отчайнье,
То не от чтенья сих постыдных строк"
Тимур Кибиров, "Знамя"№11
Когда я слышу хайнье
Моих постыдных строчек,
То никаким отчайньем
Отнюдь не озабочен.
И если, паче чайнья,
Себя я сам читаю,
Опять-таки в раскайнье
При этом не впадаю.
Поэт подвержен вейньям
И всяческим причудам,
Плевать ему на блейнье
Читателя-зануды.
И если неприкайнье
Чтеца отягощает,
В себе я сердца тайнье
Приятно ощущаю.
Но все ж порой с отчайньем
Я размышляю грустно:
Ну как ещё в нечайнье
Язык похерить русский?..