— Проститутки!
Успокоившись, он сладострастно, с каким-то остервенением радуясь жизни, ухал под душем. Чистый, прошел на кухню, скрипнул дверцами белого, липкого шкафа и до полуночи, матерясь, гонял тараканов.
Встретив Диму на четвертом десятке, она поняла, что хочет понравиться только ему, и преуспела в этом. В первую брачную ночь, когда он заснул, Александра, полуживая от голода и легкой кровопотери, воровато прокралась на кухню, залезла в "Саратов" и, стоя возле раскрытой дверцы, откуда тянуло морозом по голым ногам, безобразно давясь, сожрала почти все, что там было.
Дела пошли на поправку. Причин поститься отныне не было, и, наевшись жирной лапши, Александра кокетливо, все еще с легким испугом, что он не придет, но нахально и властно падала на кровать. Он снимал с нее лифчик — то было его обязанностью, — ложился с ней рядом, не глядя стаскивал трусики…
Саша спала потом, ревниво вцепившись в него. Дмитрию снилась промозглая привокзальная площадь. На площади, застроенной чумными бараками, хлопотала толпа азиатов в белых халатах и резиновых черных перчатках. Асфальт был покрыт толстым слоем белого порошка. Дмитрий, в коляске, мучительно ехал к вокзалу; сердце его сжималось, когда облепивший колеса, ужасный снег сухо касался пальцев, но не крутить их, эти колеса, Дмитрий не мог.
Пять лет спустя, в какие-то серые будни, он бродил по квартире один, в бесконечной растерянности. Квартиру купили недавно с такими мучениями, что обои, казалось, навсегда пропитались запахом пота, крови и слез, пролитых за нее. Саша уехала на работу. Занавески остались задернуты после утренних игр. Дмитрий ходил по углам, время от времени куда-то названивая.
Александра влетела впотьмах, босиком пробежала к окну, распахнула шторы. Она расцвела, пополнела, сменила прическу; с видом сытой, довольной женщины сделала вкусный ужин. За столом, предвкушая вечерние ласки, взяла Диму за руку, нежно сказала:
— Вот и квартира есть... Мы теперь сможем, да? Усыновим ребенка?
Он подчеркнуто громко хрустел огурцом. Она с обожанием, как на кумира в кумирне, глядела ему в лицо:
— Удочерим... Я на Горьковской видела девочку... Такая красивая, в язвах...
— Сегодня звонил в эту службу, — глухо сказал он. — К вечеру дозвонился. Сказал, что намерен убить себя. Милая девушка. Просто устала давать нам советы, тянуть нас, спасать. Сказала в сердцах, раз уж намерен, то убивай, не терзай колебаниями, тряпка. Что-то такое. Устала.
— Надо было с утра звонить, — отвечала жена.
С прежней рассеянностью он подошел к окну. Сказал, усмехнувшись:
— Черт. Сколько же нас у нее.
— Кто она, милый? — насторожилась жена.
Он не ответил. По безлюдному переулку, в пасмурных сумерках, проскакала на лошади девочка.
— Кто она? — уже сварливо осведомилась Саша.
— Не скажу, — бросил он. Отошел от окна, повозился в прихожей, спустился на улицу, без остановок прошел пол-Питера, вышел на N-ский проспект уже ночью, увидел подъезд, забежал, на втором этаже опустился у двери, завыл, словно колли, счастливо и тупо качаясь.
Александра прождала его до утра, потом еще сутки. Странно — никуда не звонила, не просила подмоги. За сутки написала ему письмо, безобразное, эгоистичное, рваное, где, среди слез и обиды, мелькали итоги всей жизни, существования вместе:
"...а я, дура дурой, накупила вещей, надеялась, наконец-то, понежиться..."
Ниже:
"...вернись..."
И потом, миновав череду богохульств и слепых проклятий:
"...это же я все, своим горбом, и уют и ребенка хотела, когда ты — не хотел, ничего не хотел, всё коробки лепил за гроши, всё свои песни народные слушал, мог и обязан был стать богачом для меня, а лепил коробки..."
Затем:
"...когда я просила, нет, требовала категорически обнажить для меня твою душу, чтобы проникнуть во все ее закоулки, углы, куда я бы тебя никогда, в моем случае, не пустила и не пущу, эта тайна твоя, нераскрытое прошлое — там она? так?! она?! будь же проклят за сопротивление!.."
И, после всех озарений:
"...ведь это же разумеется, это закон и порядок, что человеку положено есть, где-то жить, с кем-то спать, и должно быть ему, а особенно — его женщине — хорошо, обеспеченно и спокойно. Ты же, дурак, видел в этом помеху... чему? Собственному небытию?.. Возвращайся, сейчас же!"