Я перед этим напечатал несколько романов в "Знамени". Но уже собирался уходить оттуда. Как аналитик понимал, что мне выгоднее быть с либералами, и денежнее, и в тот период престижнее, и издательская база была вся у них в руках. Но сидело во мне что-то, важнее всяких расчётов и раскладов, и я сам пошел сначала в "Московский вестник", наивно думая, что его тираж соответствует объявленному, а там не было даже тысячи экземпляров. Роман так никто и не прочитал. Потом пришел в "Наш современник", где мы с тобой и поныне входим в общественный совет.
В.Б. К сожалению, сделать новый журнал, новую газету, новое издательство крайне трудно, даже если у тебя есть деньги. Самые известные примеры — это "Завтра" и "Независимая газета". Не случайно же антикоммунисты и аморалисты из "Московского комсомольца" не желают менять название, кому будет нужна их новая газета? А в пору упадка и самых именитых толстых журналов создавать новые — просто бессмысленно.
С.Е. Это только дилетанты думают, что легко создать новую газету, новый журнал, легко хранить традиции в институте. Какая раньше была мощь — Союз писателей СССР, богатейшая и влиятельная организация. Сколько было всего? Сейчас я был на новой сходке МСПС, выступил резко по всей политике МСПС. Утеряно почти всё. Дома творчества, поликлиника. Где Дом литераторов? Всё продано с вашими же именитыми подписями, сказал я. А вот Литературный институт никто не продал. Тоже мог бы так же хитро, догадались бы лишь лет через двадцать, продать все наши территории и постройки и отправиться на житье на Лазурный берег. И прекрасно знаю, как это можно сделать. И не желаю.
В.Б. Конечно, на первый взгляд, работа мешает творчеству. Но есть такой тип творца, которому недостаточно письменного творчества, и ты принадлежишь к такому типу…
С.Е. И ты принадлежишь, и Проханов принадлежит. Это люди с неуёмной энергией. Помнишь знаменитое высказывание Сомерсета Моэма: "Не бросайте работу, лучшего наблюдательного пункта вы никогда не найдёте". Это хороший наблюдательный пункт. Жизнь даётся один раз, надо очень точно ею распорядиться. В какие-то моменты у меня были фантастические сбои. Лет пять я писал какие-то монографии, увлёкся педагогической деятельностью, к которой склонен. В научном плане я тоже человек писучий. Готические замки романов ушли в сторону, надо было приводить в порядок институт. Бороться за здание, за землю. В это же время я писал роман о Ленине. Я ценю этот роман. Несправедливость всегда действует на писателя. Ленин оказался самой обиженной фигурой в советской истории. С ним поступили так же, как раньше поступали с царями. Николай Первый — только Палкин. Александр Третий — пьяница. Николай Второй — слабак, сдал государство. Вот так же презрительно стали писать о Ленине. В знак протеста я взялся за свой роман. Роман писался трудно, конечно, мешал институт. Работы много, возвращался домой усталым. Не до вымысла. Но роман дописал, и взялся за дневники, которые тоже меня безумно увлекли…
В.Б. Эпоху ты угадал прежде всего с романом "Имитатор". Ты и проснулся знаменитым после его публикации.
С.Е. Имитатор — слово опасное. Раздраженные моим попаданием в цель, многие теперь меня самого называют имитатором. Очень близко лежит. Журналисту охота обо мне гадость сказать, вот сразу и вспоминает — имитатор. Я вколотил в целую эпоху этот гвоздь, а теперь сам пожинаю плоды своего изобретения.
В.Б. Наверное, часто так и бывает.
С.Е. Стоило Фёдору Достоевскому заняться глубинной психологией человека, его объявили сумасшедшим. Тургенев был ярким лирическим писателем, а значит, в глазах обывателя — бабником. Так и с моим "Имитатором". К тому же все занялись поисками прототипа, я об этом и говорить не хочу. Ибо все находили в этом герое — себя. А я-то о них, бедных, и не догадывался.
В.Б. Как ты относишься к жёсткой критике в свой адрес? Я заметил, тебя критикуют волнами, одно поколение отстрелялось, вдруг за тебя берётся другое. К примеру, та же Анна Козлова, Олег Павлов, Илья Кириллов… Ты спокойно воспринимаешь критику, с определенным юмором. Не уничтожаешь в ответ противника. Но в душе-то кошки скребут?