Алексей Соколов (г.Отрадное, Ленинградская область) ПАЛОМНИК
Ты будешь алкоголиком,
а я буду святой.
Ольга Арефьева.
Был он левша, что, если верить научным книгам, значило склонность к шизофрении, голубизне, уходу в себя да базаровщине. Долголетие этому не светило. Животное, неспособное мыслить логически, он боролся с карманами, кнопками и насмешками; креститься, как и писать, пытались его учить, разумеется, правой рукой — безуспешно, и против природы вещей в его голове, воспринимающей Космос не справа, с божественной стороны, а с темной, проклятой, левой. Мыслил он озарениями, собирая вместе разрозненные куски, между которыми не видел решительно никакой связи. Отдали его сначала в нормальную школу, но одноклассники — кто смеялся над ним, кто — боялся, и все они вместе питали к нему неприязнь, и учитель признался, что мальчик, при всем уважении, служит причиной болезненной атмосферы в классе, стесняя детей. Мать не перечила; Диму забрали из общей школы и стали катать в интернат, где он жил, отлучаясь домой на редкие выходные. В понедельник, проделав часовой путь пешком — коляска не лезла в трамвай, машины, конечно же, не было — мать завозила дитя в приемную, сдавала дежурной, грустно махала рукой на расспросы сестры. Не потому, что не верила, просто врачи, еще пять лет назад, сказали, ничто не поможет.
Его провозили по длинному коридору; колеса стучали на стыках меж плитами. Проезжая мимо столовой, он не дышал — так крепко пахло оттуда мокрыми тряпками, тетей Зиной-буфетчицей и компотом. Убежать от столовой не удавалось: сполоснув Диме руки в сырой ванной комнате, его везли завтракать, и Зина, виляя огромным задом, тащила за ручки бадью компота, плюхала в чашки шмотки сухофруктов. Дети, живущие странной, зависимой жизнью, ели покорно, почти не давясь.
В десять лет ему нравился Божий Закон, недавно открытый снова и читаемый тощим духовником с постным лицом, в свете яркого солнца за стеклами в каплях масляной краски, при хлипких, шершавых, древесностружечных столиках, стоящих на трубках из алюминия. То было убого. Пост, впрочем, сменялся искренним состраданием, когда дети молились — все сидя. И неспособность их стать на колени, казалось, была для попа ключевой, как вода. Он суетился, сиял и тянул свое басовитое, жуткое, про блаженных. Об отсекании членов молчал. Как и о многом другом — из уважения к больнице. Повзрослев, Дима переключился на подполковника, неизвестно зачем читавшего инвалидам гражданскую оборону.
Подполковник, прокуренный, в цвете лет, был для Дмитрия олицетворением вождя, из тех, прежних, еще не ставших чиновниками вояк, чей гордый рокот "рота, патрон, наряд" хочется слушать и слушать. О службе своей говорил он только в прошедшем времени, прибавляя крепкое слово. Ругнувшись, он подходил к окну и, не глядя на класс, задавал вопросы. И мальчик в углу, жалкий, слезливый, похожий на Германа Гессе, без ног, очнувшись от своих степных дум, отвечал твердым тоном:
— Бомбоубежища подразделяются на убежища первого типа, убежища...
И с наслаждением, резво бежал дальше. На слове "убежище" мальчик брызгал слюной — так ему нравилось.
Новенькую — девушку лет пятнадцати — привезли незаметно, ночью, и была она так робка, что ни с кем сама не знакомилась, в палате сидела два дня, а в общую комнату решилась заехать, лишь убедившись, что та пуста. Когда Дмитрий вкатил туда, она засмущалась и, опустив ресницы, с утроенным рвением принялась наряжать большую немецкую куклу.
Он смотрел на нее минут пять. Наконец, еще теплый после вояки, басом спросил:
— Как зовут?
Девушка улыбнулась, сказала, не поднимая глаз: — Гретхен...
— Очень приятно. Я — Дима.
Она покраснела, смеясь:
— Вы с куклой знакомитесь. А меня зовут Лана.
А он все смотрел. Она была бледной, измученной и прекрасной, с полными, женскими бедрами, обрубленными посередине. Зажав в культях Гретхен, мягко чесала ей волосы, потом вдруг запела — и Дмитрию стало страшно.
— Вооружение: два крупнокалиберных пулемета...
Лана чесала куклу. Были они неразлучны — русская девушка, чудом спасенная от смертельной кровопотери и глупая Гретхен в култышках, плотно обтянутых джинсами, яркая иностранка в казенных стенах, под грохот посуды, на фоне зеленой рубахи вождя. Подполковник, забыв, где находится, оживившись, похерив обиду на предавшее его государство, свирепо преподавал им — как юношам, так и девушкам — военную подготовку. Одолели состав батальона. Лана влажно глядела на подполковника. Дмитрий тайком рисовал ее в профиль.