ебовал аттестата зрелости от Горького — судьбы-то одинаковые?! И "университеты" те же. br В литературу Сорокин шагнул с завода — от мартена, в котором варил сталь. А к мартену пришел с хутора Ивашла (ива шла!). Отец его был лесник, знавший язык зверей и птиц, понимавший голоса природы, и очень музыкальный человек — гармонист, лучший в районе. Мать была крестьянка-сказительница, из тех, которые сохраняют в народе фольклор. Помнила еще былины про Жидовина Хазарина, про Ермака, про Пугачева и Чапаева. Пересыпала свою речь множеством пословиц и поговорок. В семье было десять ртов. Но жили небедно, как все уральские казаки. Вокруг были леса, озера и заводы. Однако война — отец ушел на фронт, был шесть раз ранен. Пришлось семнадцатилетнему парню кормить семью, подаваться в Челябинск в "ремеслуху", а затем в мартеновский цех № 1. У Горького были "мои университеты", Горький так и книгу свою назвал. Похожими стали сорокинские университеты, из которых он попадет с Урала в Москву на Высшие литературные курсы, чтобы — забегу вперед в своем рассказе — через много-много лет в зрелости, самому (вот теперь уже двадцать два года!) ими руководить. Но это, в общем-то, неудивительно. Просто хорошо знал Союз писателей СССР, кому свои Высшие литературные курсы, специально созданные для поддержки народных талантов, доверить. После издательства "Современник" Сорокин как взял на себя Высшие литературные курсы, так, несмотря на все смуты после падения советской власти, их и сохраняет, не дает им развалиться, погибнуть. Подобно Максиму Горькому, Валентин Сорокин помешан на поисках самородков из глубинки. Уж кто-кто, а Валентин Васильевич Сорокин ни одного приехавшего учиться "на писателя" парня из глубинки никогда не отпихнет, напротив, обласкает, будет беречь, как зеницу ока, и каждому опериться, войти в литературу всем, чем может, пособит. В советское время, бывало, приезжает из командировки в Сибирь радостный: "Какого парня отыскал, талантище! Надо его немедленно издать. По молнии." — "Валентин Васильевич, тематический план сверстан, ни одной свободной позиции." — "Ну, дай план. Ура, нашел парню место!" — и вычеркивает себя: "Сорокин подождет! Меня и так везде с объятьями принимают!" Вот такой уж по самой своей натуре опекун и пестователь молодой поросли Сорокин! br Самоотверженный радетель за других в общественной жизни. Он и в своем творчестве, в стихах и поэмах прежде всего, соборник — радетель за Россию. br Он, пожалуй, как Федор Тютчев, тут наиболее последователен и программен. Хотя поэтическая линия у него сугубо своя, неповторимо сорокинская. br Помню, мы, литературные критики, привыкшие всех расставлять по ранжиру, каждому непременно найти своего литературного предшественника, установить традицию, поэтическую линию, которую он развивает, были даже немного в растерянности, когда талант Сорокина вдруг победно объявился. За кем его в ряд ставить? Корни у него такие глубинные, былинный, почвенный сплав такой мощный, что, похоже, что надо ставить его прямо за великим безымянным автором "Слова о полку Игореве"! br Евгений Иванович Осетров, мой учитель, помню, уже после грандиозного успеха творческого вечера Сорокина в октябре 1967-го это нам всем и сказал. Осетров — автор уникальных книг-исследований о "Слове и полку Игореве", ему ли не чувствовать лучше других эту прямую преемственную линию от "Слова" к Сорокину через века?! Помню, и Дмитрий Сергеевич Лихачев, когда Осетров "Избранное" Сорокина со своим предисловием ему в 1978-м подарил и своими сокровенными соображениями с ним (в ту пору, еще "нашим", не перебежавшим на поклон к "дерьмократам") на будущее молодого автора поделился, подтвердил, что Осетров в своих предчувствиях, может быть, в чем-то прав. Да, мол, высокая эпичность, патриотическая обнаженность и особый язык, раскаленный, пышущий удивительным сплавом язычества и христианства, у Сорокина созвучны "Слову", на одной со "Словом" волне. Но, мол, надо все-таки еще не спешить бить в литавры и трубить в трубы о гении. Не сломать бы ранними захваливаниями парня. Мол, посмотрим, как развернется сорокинский талант. br Время показало, что Сорокин развернулся мощно и действительно по-богатырски, как истинный эпический поэт — сказитель нашего времени, наследник древнерусского пламенного "Слова". Сам его внутренний склад не мог не выплеснуться в пафосном эпосе, в великой русской соборности, в современном призыве русских к объединению для спасения Отечества. br Все его поэмы шли через цензуру чрезвычайно трудно. Книги стихов урезали наполовину. Почти за каждую строку шел бой. Критик В.Огрызко сейчас наивно удивляется: "Если поэта зажимали, то почему его так часто издавали? А если он считался неугодным, то почему периодически награждался орденами и государственными премиями? Действительно Сорокин стал жертвой интриг со стороны партийной верхушки, или это он просто сотворил себе красивую легенду?" Но тут все просто объясняется — молодым надо понять тогдашнюю особую раскладку сил в правящей партии. На поверхности вроде бы мирно, "интернационально" сосуществовали, но за кулисой тогда насмерть боролись за влияние "Иудейская партия внутри КПСС" и "Русская партия внутри КПСС". Сорокина "они" возненавидели сразу, увидев в нем именно набирающего силу великого русского поэта. КГБ арестовывало артистов-чтецов за чтение поэм "Дмитрий Донской" и "Георгий Жуков" (знаменитого тогда чтеца Кузнецова мы еле-еле вынули из лубянковского застенка). И нам приходилось каждый раз поднимать на ноги все связи "Русской партии внутри КПСС", чтобы книжки Сорокина выходили. Открою уж тайну "русского клуба": бывало, что приходилось даже просить "нашего" члена Политбюро Черненко, чтобы тот уговорил Брежнева (последнюю "инстанцию"!) посоветовать Андропову-Файнштейну отступиться. И не проводить очередные лубянковские "зачистки" Сорокина. Мол, это бы надо мудро сделать в интересах стабилизации общественного мнения, и учитывая масштабность и колоссальный авторитет фигуры Сорокина в русских кругах. Разрешил же, мол, Сталин "Русский лес" Леониду Леонову и "Тихий Дон" Михаилу Шолохову. Мол, все равно уже поэмы "Дмитрий Донской" и "Георгий Жуков" широко пошли через самиздат по рукам и даже уже их в клубах перед переполненными залами профессиональные чтецы-эстрадники, ловя успех, читают. Лучше, мол, не подрывать гонениями на Сорокина авторитет советской власти. С национальными русскими величинами такого масштаба, как Сорокин, даже всесильной партии надо считаться. И такая аргументация на Брежнева действовала. br Вообще нынешнему поколению надо бы знать, что Константину Черненко, как и Леониду Брежневу, "они" при жизни пятки лизали, беспардонными "коротичевскими" дифирамбами все страницы газет заполняли, а потом оболгали, грязью с ног до головы залепили. Абсолютно неграмотного прохиндея и самодура, законченного троцкиста и сатаниста Хрущева за то, что оклеветал Сталина, в "перестройку" славили, икону из нехристя делали. А Брежневу "застой" приписали. Между тем, я не сужу о хозяйстве, но уж в области-то культуры при Брежневе был самый расцвет. Василия Белова, Федора Абрамова, Бориса Можаева, Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Николая Рубцова, Василия Федорова мы русские получили возможность открыто в своем издательстве "Современник" печатать. И, кстати, "пробил" через "инстанции" те же "Кануны" Белова — великую эпопею, равную "Тихому Дону", именно самоотверженный, неистовый главный редактор "Современника" Валентин Сорокин. А вожди ему это дали сделать — от гнева Суслова и Андропова его прикрыли. Нет, Сорокин не ходил у вождей в любимчиках. Но и Брежнев, и Черненко хорошо понимали, что нельзя все время русскому духу кран перекрывать, все гайки завинчивать. А то паровой котел разнесет. Боялись взрыва — русского бунта. Потому Сорокину и делали послабления. С его популярностью в русских кругах вожди считались. br Брежнев в молодости был очень неглупым человеком. Бесчисленное количество хороших стихов на память знал и любил читать их в компаниях. Черненко же и вовсе был культурным гуманитарием, историком по образованию. И рядом с другими членами Политбюро, совершенно серым "серым кардиналом партии" Сусловым, ничего кроме Маркса, не читавшим, или тем же Андроповым-Файнштейном — вообще ничего не кончившим и самообразования никого не сумевшим получить, истории России не знавшим, культуры ее не понимавшим и не принимавшим, только джазом душу себе отводившим (у него и кличка внутриаппаратная была Джазист) — Черненко выглядел светочем. Во всяком случае, ему хоть можно было что-то объяснить. Черненко и Брежнев, любивший его стихи, и спасли Сорокина. Не дали Андропову Сорокина в лагерь засадить, хотя тому этого очень хотелось — русских, тем более, православных, "они" всегда готовы были забить насмерть. Я отвлекся на эти воспоминания о Черненко и Брежневе, потому что иначе молодым критикам, таким как В.Огрызко или В.Бондаренко, теперь не понять, почему это вдруг русские самородки в брежневскую пору при засилье насквозь "чужой" Лубянки все-таки выживали. Почему Сорокина не постигла трагическая участь якобы покончивших с собой Сергея Есенина и Владимира Маяковского? Хотя попытки физически убрать Сорокина, довести его "до самоубийства", скажу как прямой свидетель, были, и только вовремя подоспевшие русские друзья его уберегли. br Слава Г