И пузырчатые ядовитые хлопья пены окропляли улицы пустынные и дома с закрытыми глухо дверьми.
И весь Назарет погрузился в бешеную пену, и пена покрыла вечную пыль назаретскую и камни несметные, хлебовидные его.
И вол искал, кого убить рогами разъярёнными.
Но не было никого на улицах Назарета, все попрятались в страхе в глухие, одинокие домы свои.
И тогда девочка Мария в алой шапочке обгоревшей вышла из дому на улицы пустынные, и вол увидел алую шапочку беззащитную её, и пошёл на неё, на алую.
Мария вся стала алая, как шапка её.
Бык в пене жемчужной еще более разъярился, увидев алую головку.
И Мария замерла близ смертельных рогов вола.
Тогда Иисус выбежал из дома своего и стал пред волом, между рогами и Марией.
Тесно Ему.
Остро Ему.
Пронзительно Ему.
Душно...
Но Он знает, что эта смерть — не его.
Тогда вол опускает голову в пене, а мальчик гладит ладонями рога его, и потом гладит ноздри горящие, трогая перстами гибко, нежно густые ресницы зверя, как струны эллинской кифары.
А потом ладони Иисуса наполняются пеной. Собирает Он пену вола.
А потом Иисус нагибается и срывает траву весеннюю редкую, и травой обтирает морду быка... Долго... Долго...
Глаза быка плачут чрез пену... Он стал смирен, и утих пожар тела его.
— Мария, я знаю, зачем ты вышла к быку...
— Иешуа, мальчик с нимбом... Я люблю Тебя... Я знала, что Ты спасёшь меня... Я хотела увидеть Тебя...
Теперь и Ты навек любишь меня, хотя Ты дрожишь, и ладони Твои полны бешеной пены...
Ты спас меня...
Но я тоже спасу Тебя, но я прокричу на весь свет, что Ты вечен! что Ты воскрес!
Я спасу Тебя, когда Твои ладони будут полны крестных гвоздей!
Воистину близ Тебя творятся вечные деянья!
Близ Тебя и я вечна!
И этот бык пенный стал вечным...
И эта быстровыгорающая пенная трава стала вечна...
Мальчик с Нимбом! Иисус, Иешуа, я и на земле, и на небесах люблю Тебя...
— Мария, откуда ты взяла эти Слова?.. Слова грядущих Дней? Слова после Креста?..
Тут прибежал Малх, и взял девочку на руки, и унёс её в дом свой.
Он сказал:
— Древние иудеи истинно говорили, что дьявол пляшет на рогах быков и на кончиках женских распущенных волос!..
А утром тайно Мария уехала в Магдалу.
— Мария, Мария, Мара, мааа, но я видел, как в утреннем хамсине, хамсине ушла, уковыляла чахлая повозка твоя, и Малх закрывал тебя спиной от моих глаз.
Хамсин, хамсин, самум, песчаный ураган всех восставших пустынь, песчаная мгла, мга, спаситель мой ты ослепил Назарет, и горы, и долы его до возлюбленной моей долины Ездрилонской и до заветного моего Генисаретского озера...
И глаза мои исполнены летучего песка, и слезы мои не от прощанья, а от секущего песка, песка, песка?
Да?
Отец, а если б хамсин был вечен, то как бы люди жили в вечной слепоте песка?..
А если Древний Закон вечен, недвижен, то зачем тогда бредут, пылят многодальные караваны, и птенцы кричат в гнёздах? А?..
И новые Пророки, как пенные быки, вопиют и алчут ножа иль Креста? А?..
Но разве засохшая хлебная лепёшка хуже свежей коровьей, дымящейся на дороге?
И разве во дни нужды ты будешь есть коровью, а не хлебную?
Но!
Отец мой, зачем Мария ушла? Я спас её от пенного быка, а она ушла.
Отец, зачем в мире есть колёса? и повозки? и бегучие кони? и верблюды-странники пустынники? и шатры "суккот" кочевые? И мука прощанья разве не превышает сласти путешествий?
Отец, а разве с нашей крыши Магдала не видна?
Отец, а вы вкушаете, вдыхаете мак пурпурный забвенья?
И яд прощаний обращаете в мёд воспоминаний?
И вот испьёшь мак, дурман-туман, и увидишь с крыши далёкую Магдалу и иные в святом хамсине забытые града, града, града?..