Но тут страшный свист несётся на улицах Назарета, и являются два гонных всадника.
Это римские легионеры в орлиных шлемах, с короткими мечами, в коротких, удобных для смертельного удара, плащах.
Они пьяны, криво сидят на ладных лошадях, и в руках у них горящие факелы.
Они кричат:
— Слава Императору! Ха-ха! Мы охотники на львов!
Вот они — два прокажённых льва! А прокажённых львов надо палить, жечь!
Риму-Орлу не нужна проказа! Вся Иудея! Весь Иерусалим — проказа!
Придет время — мы сожжём факелами весь этот кишащий, гнойный, непокорный базар народов и племён!
А пока мы подожжём этих двух прокажённых львов!..
Они меткие, но пьяные. Они гибко, яро, косо бросают горящие факелы в прокажённого и в Иисуса. Факелы летят в обречённых...
Но тут внезапно страшный ветер от весенних лесистых гор Нефоалима, и голубых бирюзовых отрогов Ермона с дубовыми рощами, и плодоносной равнины Азохис срывается, поднимается над Назаретом, и этот бешеный горный ветер останавливает летящие факелы и поворачивает их на всадников.
Горящие, смолистые, прилипчивые факелы летят на всадников.
И они в страхе поворачивают коней своих и бегут, но факелы летят за ними, как пущенные ярой дланью копья…
А Мальчик шепчет им вослед:
— Император! Император Октавиан-гриф! Рим, Рим! Твои легионеры пьяны! А пьяные легионеры полягут сонно в траву, и некому будет хоронить их. Рим, Рим! Империя легионов! И Ты сеешь факелы смерти по земле, но они вернутся к Тебе!
И Ты захлебнёшься в горящих факелах своих! И загоришься от факелов своих!
И всякая Империя, посягнувшая на Мировое Господство, на мировую власть сгорит в огне факелов своих!
Прокажённый говорит:
— Мальчик, ты повернул нашу смерть на них.
Иисус улыбается и говорит:
— Это ветер повернул...
Весной в горах от такого ветра пастухи летают над облаками и пропастями...
Но я ещё не могу изгнать болезнь твою... Позже излечу тебя... Ты подожди.
Прокажённый говорит:
— Меня звать Симон. Я живу в Вифании.
Иисус сказал:
— Я приду в твой дом, где Мария, сестра Лазаря четырёхдневного воскрешенного, разобьёт сосуд алавастровый и изольёт нард индийский на ноги и голову мою, и оботрёт власами жемчужными, как мать, ноги мои...
Симон, ты жди...
Ааааааа... Адонай! Господь мой! Дай!.. Нестерпимо от чужих язв, ран...
Дай исцелить больного! Дай... дай... дай... Аааа...
Аааа!..
... А Галилейские блаженные святые пастухи
Две тысячи лет назад говорили,
И досель говорят,
Что Он останавливал перелётных птиц,
Что Он укрощал бешеных быков,
Что Он ходил по водам и облакам,
Что Он поворачивал горящие факелы от жертв к палачам...
Галилейские пастухи досель только о Нём и говорят...
Галилейские пастухи вечны, ибо они видели и видят Вечного...
Аааааааа
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. — Отец, отец мой!..
И вот мы жарим воробьев на костре, и мальчики незнакомые, пыльные едят жареное.
И я ем жареное тельце, нищую тушку воробья, но мясо воробьев бедное, жидкое, водянистое, и оно исторгается из меня на землю и не идёт в тело моё.
И тяжко, тошно телу моему, а мальчики-отроки, которые уже старше меня, едят воробьев и смеются надо мной у костра.
Скоро в Иерусалиме Праздник Кущей, и караваны богомольцев запылённых, блаженных бредут по городу нашему, обходя более краткие дороги к Иерусалиму, ибо там гнёзда летучие разбойников.
И вот отец мой дал приют богомольцам, и двенадцать отроков сидят у костра и жарят воробьев.
И в руках у одного из отроков священный букет-"лулав", сплетённый из пальмовых, ивовых, персиковых, лимонных веток.
И отрок ловко залезает на спящие деревья во дворе нашем и сбивает, сметает "лулавом" ночные, сонные гнёзда воробьёв, и убивает умело ночных, вялых птиц, и разбивает яйца недозрелые, и яйца текут разбитые по ветвям.
У отрока лицо хищное, упоённое убийством живых, а левый глаз у него косит, как у страстных жен.
А голос узкий, знобкий, хлёсткий, как у хищных птиц. Рот узкий. Душа узкая.
Хищные птицы жалобно кричат, как саддукеи и фарисеи.