Опять, ну где это слыхано, маэстро: "Меня лишили (!) напастей". Чай, это не ордена, не премии, не должность.
И куда бы прикатил? Похоже, что к соседке и отнюдь не в биографическом словаре:
Соседке вот под сорок,
А всё еще как порох,
Мой осуждая вид,
— Смелее! — говорит.
Смелее, мол, сюда, к бочке пороха, что ли?
Пороховой теме, "катакомбным страстям", или, по слову Твардовского о Бунине, "эротическим мечтаниям старости" поэт уделяет много сил и достигает здесь отменной выразительности. Например:
Твоё немыслимое тело,
Оно фактически (!) моё…
Фактически! А юридически? А по паспорту? Увы, по паспорту тело совсем, совсем чужое.
Но как сказано! — "фактически мое".
Пушкин явно упустил возможность. А ведь мог бы:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Фактически — как гений красоты.
Или вот после некоторой разлуки с возлюбленной герой то ли с ужасом, то ли с радостью обнаруживает:
Она вкусила тщательной науки,
Пройдя чрез чьи-то опытные руки…
Сам-то, увы, видно, слаб в этой науке.
А еще и так:
Она то ахала, то охала,
А он ласкал вокруг да около…
Ну, эти, видно, оба прошли "тщательную науку".
Иногда в своих эротических мечтаниях Ваншенкин отталкивается именно от Бунина. Так, в упомянутом стихотворении "Спящая" он пишет:
Она спала на животе
Средь(!) нагревавшейся веранды.
И что? А ничего. Спала на животе, а веранда "нагревалась", и только. Но это же скучно, никакого развития темы. И Ваншенкин обращается к Бунину, находит у него прекрасное стихотворение:
Я к ней вошел в полночный час.
Она спала — луна сияла
В её окно, — и одеяла
Святился спущенный атлас.
Она лежала на спине,
Нагие раз
двоивши груди, —
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь её во сне.
Боттичелли!.. Ваншенкин смекнул: э, вот как у классика-то! И, взяв строку "Она лежала на спине" эпиграфом, двинул тему вперед и выше:
Она еще (!) лежала на спине,
Обняв его руками и ногами…
Отменно! Классик превзойдён. Остаётся только добавить, что Бунину, когда он написал приведенный шедевр, было 29 лет, а Ваншенкину — 80. А еще вспоминается, что когда дети у Шолохова подросли и потянулись, естественно, к его книгам, он был в большом смущении: ведь в них немало эротических эпизодов. Действительно, и это написал их родной отец, а тут и мама… Ваншенкину такое смущение, должно быть, неведомо, и его дети да внуки не в книгах даже, а в популярной газете читают:
Приходила, будто вновь
Отрабатывала барщину,
Но при этом про любовь
Лепетала тарабарщину.
Да что ж её заставляло, если это как барщина, то есть изнехотя, как из-под палки? За деньги, что ли? А что заставляло его принимать лицемерную рабыню? Он же явно презирает её со всей любовной тарабарщиной. Разумеет ли автор, что написал картину холодного безлюбого блуда? А дети читают…
Или:
Обожавшая дотемна
Шлепать после дождя по лужам;
Утверждавшая, что она
Изменяла мне только с мужем.
Да причём здесь любовь к лужам, если в стихотворении, написанном от первого лица, автор бестактно вывел для обозрения бесцеремонную, циничную дуреху. А внуки читают…