ЭВРИКА" НАШЛА СВОИХ ЛАУРЕАТОВ
2 апреля в Малом зале ЦДЛ состоялось вручение литературной премии "Эврика!", учреждённой писателем, доктором экономических наук А.Потёмкиным и впервые поддержанной шеф-редактором газеты "Мир и культура" Е.Скоробогатовой.
С размышлениями о молодой литературе выступили критик Л.Аннинский, художник Н.Баженова, поэты А.Ананичев и Р.Казакова. Молодых писателей представили номинаторы — прозаик В.Крупин, критики В.Бондаренко, Е.Ермолина, К.Кокшенёва, И.Арзамасцева, литературовед П.Фокин. Впервые были вручены две премии по детской литературе, учреждённые гл.редактором газеты "Русская Америка (Нью-Йорк) детским писателем А.Маром — их получили прозаики В.Постников и С.Переляев.
Лучшими были названы поэтические книги студентки МГУ Е.Погореловой и И.Белова из Калининграда и книга прозы Е.Пономарёвой. Дипломами отмечены книги М.Струковой и А.Шорохова.
Юрий Милославский ТРУДНОВЫНОСИМЫЙ
1
Я был одним из тех двух (или трех? — теперь не упомню) сочинителей, чьи некрологические заметки первыми появились в "Литературной газете" почти тотчас же по смерти Иосифа Александровича.
...И нечаянно — хоть и с долею озорства — назвав усопшего его полным именем, я остановился в тягостном недоумении, — словно булгаковский Иван Бездомный, что старался как можно вернее напечатлеть те страшные события, свидетелем — и жертвою — которых он стал на Патриарших Прудах: "...мы с покойным Берлиозом... впоследствии покойным... не композитором...", но получалось все безсмысленней и непонятней; разумеется, никогда таким манером я к Бродскому не обращался: Иосиф — и не более того. Вообще сказать, имя "Иосиф" в великорусском речевом обыкновении звучит не совсем ловко, а преображается — и тем паче уменьшается — с большим трудом: или простонародное "Осип" — или нестерпимое "Ося"; впрочем, к Мандельштаму "Осип" каким-то образом прирос; но Бродский — безмолвно требовал от нас внимательного полногласия: И-о-сиф-ф — безо всякого малороссийского йотирования в начальном слоге — и опупения в окончательном. "Осю" Бродский допускал лишь как сокращение от "осьминога", — смотри его замечательную поэму "Новый Жюль Верн… Однако, известный наш автор Юз (т.е., конечно, Иосиф) Алешковский величал Бродского: "Жозэф" — и ему разрешалось. Замечу еще в заключение, что у Бродского непременно найдутся, — да уж давным-давно нашлись, — интимные друзья, которые называли его только "Оська", хлопали по плечу и помогали писать эклоги.
Я говорю все это — и вижу его жалобно-язвительную, демонскую, победную, беспомощную усмешку. …На этой усмешке я впервые застал его пронзительно-холодным, совершенно зимним, октябрьским вечером 1989 года. Это случилось в буколическом Айовском Университете, известном своей Международной Школой Литературного Мастерства (МШЛМ), приглашающей к себе на семестр-другой до полутора дюжин сочинителей из разных стран.
…Нас уже дожидались в особенной комнатке за сценою Главной аудитории, где должно было вскоре начаться поэтическое чтение. Бродский же находился в десяти минутах пешего хода от этого обширного здания, построенного в любезном мне стиле американского провинциального modern'а начала XX века. Мы сидели с ним в студенческом клубе — или в какой-то маленькой зальце, отведенной для предварительной встречи гостей и студентов Литературной Школы с лауреатом Нобелевской премии по литературе. И гостей и студентов Бродский не то удалил, не то выманил из помещения, сказав, чтобы они побыстрее шли в аудиторию, занимать лучшие места; при этом он подробно, хотя и несколько непонятно объяснил — какие именно места в этой аудитории лучшие; ее акустика, которую он-де давно и хорошо знает, такова, что если не последовать его советам, при всем желании ни одного слова, произносимого с кафедры, не разберешь; а он сейчас придет. Я сдуру поднялся вместе со всеми, напялил куртку — и вдруг почувствовал, что меня достаточно жестко придерживают за рукав, не пускают. Я инстинктивно дернулся. "Спокойно, — раздался едва слышный, презрительно-отчетливый голос поэта. — Что вы смыкаетесь как неродной?"
Особенным образом, свойственная поэту некоторая гугнивость, не только не придавала его речи оттенка анекдотического, или, напротив того — дворянского (как, быть может, и ему самому чудилось иногда в юности), но скорее сообщала ей некую грозную дворовую, чуть ли не уголовную вескость. "Да, Иосиф был приблатненный", — с полным убеждением сказал хорошо знавший покойного художник Вагрич Бахчанян, когда я прочел ему эти строки.