Лет пятнадцать он не писал прозы, как бы выпал из литературы, и на Дорошенке поставили крест. Дескать, да, был у парня талантишко, но без притужания, ежедневного труждания над белой бумагою, потиху свернулся в свиток и окончательно засох, изветрился, истолокся в пыль, как опавший осиновый лист, так и не проявив себя. Мало ли способных людей в миру, порою сознательно усыпивших в себе Божий дар; де, кому нужны нынче наши писания, когда нужда заела… А из-под креста, коли закопал себя сам, трудно вылезть на белый свет; случаи подобные бывали, но крайне редко…
И все же газету "Московский литератор" Дорошенко выпестовал, она стала неким красным вымпелом на русских баррикадах.
Однажды Дорошенко подошел ко мне пьяненький, подсел к столу и вдруг сказал грубо, с какой-то желчью на сердце: "Знаешь, Личутин, если бы я работал как ты, каждый день, то, уверяю тебя, я бы писал нисколько не хуже тебя".
"Эх, если бы да кабы, так росли б во рту грибы…" — подумал я.
Как я понимаю, не из зависти выплеснулось, но из отчаяния, из протеста всем, кто "похоронил" писателя.
"Ну конечно, Коля, не хуже, — я попытался успокоить Дорошенко, зажав в себе невольное раздражение. — Может и лучше, что тут такого. Но годы-то идут… Успевать надо". — "Годы идут, — буркнул Дорошенко, мрачно заглядывая мне в глаза. — Ты мне лучше рюмку водки возьми". Что-то тяготило приятеля. Он выпил и, сразу смягчившись, поделился грустной заботой: "Знаешь, а меня сейчас будут из редакторов выгонять". — "Ты шутишь?.. Кто тебя может выгнать? — не поверил я. — Ты же эту газету сделал знаменитой…" — "Гусев со товарищи… Значит время пришло выгонять". — "Ну хочешь, Коля, я пойду и выступлю в твою защиту?" — "Не надо". — "Ну тогда я напишу письмо, как член правления, чтобы тебя оставили редактором, — настаивал я. — Может прислушаются к моему голосу". — "Не надо…" — отрезал Дорошенко и ушел.
…И вот извернулся же мужик из кулька да в рогожку, пройдя сквозь молчание, показал кузькину мать, вынырнув из забвения и, надо сказать, удивление в литературном кругу было всеобщим… Жив курилка-то, жив!
В литературе, как и в ином деле, увы, нельзя остывать, нельзя дожидаться вдохновения, надо все время находиться в разогреве, из последнего желания принуждать себя к работе…
И вот у Дорошенко вышла повесть "Прохожий". Тощенькая на вид; ждали будто бы слона, а родилась мышь. Если перевести на годы молчания, — какой-то довесок к спрятанной буханке. Но только на первый взгляд. И от того, что вещица объявилась народу тонюсенькая, невзрачная по объему, времени на чтение много не убьешь, вот многие, не мешкая, напустились на нее со всякими, конечно, чувствами. Взялись читать, конечно, под разным интересом и под разным углом… И я прочел… И с грустью подумал тогда: как жаль, что талантливый человек столько времени разбазарил попусту, а ведь сколько изящества в его письме, тонких образов и афористичных мыслей. Собственно, по жанру и не повесть, и не рассказ, но притча, мистический этюд к большому полотну о странном человеке, появившемся ниоткуда, выточившемся из полдневного марева и потиху удаляющемся в никуда. Если искренне, то каждый из живущих случайно явился на землю в этом образе "прохожего" и однажды навсегда уйдет из мира… А может, то был сам Иисус, неслышно ступающий по курским пажитям, и издали его потрепанный балахон приняли бабехи за цивильную одежду? Но ведь то, что его увидели хуторяне, проводили взглядом, не плюнули вослед, не науськали по пятам собак, — добрый знак, значит, еще не окончательно заскорузли душою. Это были участливые люди еще из прежней России, канувшей во мглу. Но ведь и не окликнули, не поскочили следом, чтобы ухватить за полы и пасть ничком, выпросить спасения на самом краю… Вот и не привернул… Кто-то однажды грустно заметил, впадая в опасное неверие в русский народ: "Самое печальное, что когда Христос появится средь нас, уже никто не узнает его…"