Между ними я сейчас же узнал женщину, чья тень покрыла меня ночью, когда я находился на дороге скорби... Но теперь всякий след страдания исчез с ее лица; оно дышало экстазом подлинного счастья; полураскрытый рот буквально звал поцелуй, и задор, обнявшийся со смехом, витал на губах...
В конце ряда более невозмутимых мужских лиц, за старушкой с идиотски блаженным лицом, — лежал Кострецов.
Я сел рядом с погруженным в сон спутником и задумался: что значит все это?
Совершенно неожиданно моя задумчивость перешла в легкую, приятную дрему. Я примостился поудобнее — и увидел сон.
III
Он начался резким гудком паровоза, таким неожиданным, что я даже испугался...
Суета на вокзале... На перроне полно народу, — негде поместиться... Все — русские... Несут без конца баулы, чемоданы, корзинки. Сторожа в помятых картузах и запачканных передниках катят тележки с багажом. Тележки скрипят, визжат, сторожа переругиваются, — никак не проедешь... Гам, смех, веселая толкотня... Ничего не могу разобрать, где я, что такое творится...
— Скажите, пожалуйста, — обращаюсь я к бородатому человеку купеческой складки, в картузе и поддевке, у которого все лицо — сплошное благодушие и радость, — куда же весь этот народ едет?
— Как — куда? — удивляется он. — С луны вы свалились?.. Домой — в Россию едем! Большевиков прогнали — всей нашей маете конец пришел... Можно сказать — народ так обрадовался, так обрадовался... Митревна, — обращается он к жене, — куда же Митюха, пострел, убег? Поезд-то подходит... как бы малец под паровоз не угодил... Митю-ха! — громко гудит его мощный голос на всю платформу.
Я стою, опешивши, а потом спохватываюсь: ведь правда, в самом деле! Люди сказывали... Надо и мне обратно, в Тамбовскую губернию!
А тут, смотрю, — однополчанин!.. Ротный командир Коваленко с полуупреком, с полуусмешкой машет мне из толпы рукою и говорит немножко с прононсом:
— Что же вы, прапорщик, здесь стоите? От своего эшелона вздумали отстать, а? — А потом, все больше расплываясь в неудержимую улыбку, указывает рукой: — Вот тут, на запасных путях наш эшелон стоит. Все наши в сборе, только вас не хватает!.. Ну-ну, не жмите так сильно руку, в ней ведь осколок застрял... Конечно, понимаю... чувства! — А сам так и сжимает мою руку, точно клещами...
Я борюсь с внезапно охватившим меня сомнением... Ведь штабс-капитана Коваленко на моих глазах снарядом в бою убило... Но сомнение уступает очевидности, тем более что глаз, вдруг приобретший необыкновенную зоркость, стал охватывать чудовищные пространства, — чуть ли не вся Русь родимая как на ладони! Вот в сибирских снегах и метелях впереди хмурой рати мелькнул орлиный профиль адмирала Колчака; вот поодаль — "брат-атаман" Анненков с казачьей; а еще дальше, где-то в стороне, пробивая путь к родной земле, — сумрачный боец, барон Унгерн фон Штернберг ведет свою кавалерию на монгольских лошадках и грозно помахивает ташуром... и еще другие — живые и мертвые, шкурники и герои, — все спешат возвратиться... А тут, рядом, на веером раскинувшихся запасных путях, — эшелоны, без конца эшелоны... И все вагоны украшены зелеными березками; на орудийных лафетах — венки; звуки дюжины гармоник и веселого солдатского трепака несутся со всех сторон...
— Вот, посмотри! — говорит Коваленко, еще указывая в другую сторону. — Во-он пароходы!
И действительно, я увидел голубые моря, вспененные винтами мощных гигантов, выбрасывающих тучи дыма...
— Все беженцы, как один человек, с разных стран и на родину едут, — ликующе добавил Коваленко. — И жизнь же теперь будет!
Я ничего не успеваю ответить, потому что слышу еще один голос, зовущий меня... Это — Нина! Ну как я ее не заметил, если она тоже здесь!
Свежая, румяная, точно сейчас выкупали ее в утренней росе, с блестящими глазами, в том же светлом платьице, которое было на ней в день расставания, два года тому назад, — она еще раз перекрикивает весь этот гам:
— Андрюша!
Мчусь к ней, схватываю ее за руки и... неожиданно выпаливаю:
— Нина... а мне передавали, что ты в мое отсутствие с комиссаром сошлась... наших предавала!..
— И ты поверил? — она звонко хохочет: — Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха, — начинаю я тоже хохотать.
Хохот, наполовину истерический, сотрясает все мое существо; в сонном видении происходят какие-то, непонятные сдвиги; платформа со всеми пассажирами поднимается на воздух, над поездами, а последние проваливаются в какую-то глубь...