Для читателя "Прокляты и убиты" — тяжелый роман, особенно на фоне ранней военной прозы Астафьева. Даже "Пастух и пастушка" при обилии крови и жестокости воспринимается все же как сентиментальная мелодия под аккомпанемент военной канонады. Если подобрать звуковой эквивалент к роману "Прокляты и убиты", — это скорее вопли боли и ненависти под аккомпанемент апокалиптической трубы. Приятнее, конечно, слушать музыку, а не вопли, но пренебрежение эстетикой в этом романе по-своему оправдано. Такая книга о войне должна была появиться в русской литературе. Эти вопли боли и ненависти миллионов русских солдат обрели наконец свой литературный голос, свой рупор, и они должны быть услышаны и поняты. Слишком долго и искусно эти голоса заглушали, не давали им право "голоса". В рассказе "Тельняшка с Тихого океана" Астафьев обращается к фронтовикам: "Подлинную войну они забыли, да и помнить не хотят, потому как подлинная была тяжкой, некрасивой". Вот эта "некрасивая, тяжкая" война предстает перед нами в романе "Прокляты и убиты".
…Но пацифистская, антисоветская и антицивилизаторская струя в этом романе порой сливаются в такую причудливую смесь, что согласиться с некоторыми суждениями автора никак нельзя. С таким, например: "Век за веком, склонившись над землей, хлебороб вел свою борозду, думал свою думу о земле, о Боге, тем временем воспрянул на земле стыда не знающий дармоед, рядясь в рыцарские доспехи, в религиозные сутаны, в мундиры гвардейцев, в шеломы конфедератов, в кожаные куртки комиссаров, прикрываясь то крестом (т.е. о Боге думал только пахарь, а город только "прикрывался" крестом? — Е.К.), то дьявольским знаком (видимо, подразумевается пятиконечная звезда-пентаграмма, ничего себе уравнение звезды и креста! — Е.К.), дармоед ловчился отнять у крестьянина главное его достояние — хлеб (этот "дармоед" в рыцарских доспехах защищал крестьянина от внешних врагов, "дармоед" в "религиозной сутане" в церкви и монастыре создавал великую культуру. Под защиту тех же монастырей, где жили "дармоеды", бежали крестьяне, спасаясь от набегов иноземцев. Неужели Астафьев ничего не знал об этом? — Е.К.). Какую наглость, какое бесстыдство надо иметь, чтобы отрывать крестьянина от плуга, плевать в руку, дающую хлеб. Крестьянам сказать бы: "Хочешь хлеба — иди и сей", да замутился их разум, осатанели и они, уйдя вслед за галифастыми (удачный неологизм. — Е.К.), пьяными комиссарами от земли в расхристанные банды, к веселой, шебутной жизни, присоединились ко всеобщему равноправному хору бездельников, орущих о мировом пролетарском равенстве и счастье" ("Прокляты и убиты", кн.1, гл.13).
Обличение большевизированных крестьян, пришедших в город и ставших там во время сталинской революции (1928-1938) собственно советской властью, которая и привела к современному развалу и оскудению, — единственное, с чем можно здесь согласиться. Все остальное — образчик наивного руссоистско-крестьянского мироощущения. Вообще крестьянину очень трудно быть патриотом империи, большой, сложной (социально, этнически, географически) страны. Слишком ограничен опыт крестьянина своим двором, своей землей, своей деревней, своей маленькой личной выгодой.
Белое петровское и послепетровское дворянство "держало" империю двести лет, создав великую культуру, ведя страну от победы к победе. Красная империя, основанная большевиками-интернационалистами и подхваченная после сталинской революции большевизированными крестьянами (последние из них, видные фигуранты новейшей истории — М.Горбачев, Б.Ельцин, А.Яковлев, В.Черномырдин и др.), не продержалась и семидесяти лет (1922-1991). Не те, не имперские кадры оказались у руля! Смешной ставропольский крестьянин Горбачев еще пытался играть в либерала и "европейца". А уральский крестьянин Ельцин сразу же преобразовал имперское государство в мафиозную "семью", — форму для бывшего крестьянина более привычную, удобную и понятную.