И поняли это не только наши командующие, но и наши противники.
Точно так же, как и теперь...
Разумеется, никакая декларация, даже и та, что была принята на десятом Всемирном Русском Народном Соборе, не способна изменить ситуацию в стране. Необходима огромная, воистину соборная работа всех граждан нашей страны, чтобы сделать пожелания, заключенные в декларации, реальностью нашей жизни.
Мне кажется, что очень полезной для всех нас могла бы стать организация массовой газеты, которая бы не обрабатывала сознание людей в интересах той или иной партии, не ограничивалась бы одной лишь сводкой новостей, но и сообщала бы читателю нравственную оценку их.
Едва ли, предпринимая издание такой газеты, можно рассчитывать на быстрый успех, но такая работа необходима, ибо только она позволит, как говорил Василий Иванович Даль, объясняя значение слова "совесть", открыть у подрастающего поколения "тайники души, в которых отзывается одобрение или осуждение каждого поступка, чувство побуждающее к истине и добру, отвращающее ото лжи и зла".
И нет никакого сомнения, что на этом пути мы сможем выиграть не только битву за Москву, но и одержать победу в битве за Сталинград, выиграть, наконец, эту изнуряющую Россию вот уже пятнадцать лет войну…
Валентина Ерофеева ЧЕТВЁРТАЯ ВОЛНА
Александр БОНДАРЬ. Ночной кабак. Повести и рассказы. Издательский дом "Кленовые листья". Монреаль, 2004.
"Ночной кабак" — это уже из новой литературы русского зарубежья, четвёртой волны эмиграции. Именно эмиграции, а не свободного гражданства — "Фигаро здесь, Фигаро там", с тремя паспортами в кармане. Истинная эмиграция — всегда боль, некая ущербность, смута души, которую, по Леониду Леонову, "надо устраивать" прежде всего, "а там всё остальное устроится".
"Четвёртая волна обозначила собою конец краснозвёздного молоткасто-серпастого… — пишет Александр Бондарь в одной из повестей сборника, — когда-то располагавшегося на одной шестой части земного шара. В Канаду плотной уверенной толпой повалили солидные и уважаемые люди… Здесь были проворовавшиеся чиновники, бывшее советское начальство, не сумевшее найти себя в постсоветской действительности, скороспелые бизнесмены, удиравшие из страны тогда, когда дома на них уже заводили уголовные дела. Всё это высшее общество тащило за собой на свою новую родину чемоданы, упакованные добычей, — всё то, что удалось прихватить на родине старой. Кроме них в приоткрытую канадцами узкую щель просочилось также… известное количество разной мелкоты: всякие там программисты, инженеры, математики, журналисты, писатели, художники и прочая, подобная им, никчемная и безнадёжная шушера". Вот об этих, "никчёмных и безнадёжных" — авторские размышления и авторская боль.
"Ночной кабак" Александра Бондаря заселён плотно. В антураже местных "солдаток любви", стыдливых гомиков, "коробейников", у которых можно приобрести и пучок травы, и "колёса", и вообще всё, что захочешь, действуют его персонажи: опытный карманник Дима, его подельник Коля, "не-оканадившаяся" и этим гордящаяся школьница Катя, несостоявшаяся лжеголливудская (для кровавых одноразовых съёмок) Лена и иная — никчёмная и безнадёжная — публика. Они воруют, убивают друг друга в нечаянном пылу разборок; в аффекте же, по ходу действия, убивают и обидчиков со стороны: хитро"умного еврея" Сеню — за бесплатных работников, ежемесячно увольняемых им за придуманные провинности; Майкла, "всегда пахнущего анашой", — за растление дочери; "сытого, наглого, блатного" Артура — по неизвестному "приговору", но скорее всего тоже за какую-то пакость. Нет, это не отморозки, которым всё равно, кого убивать. Эти — избавляют мир от "нелюдей", очищая тем самым "воздух для людей нормальных", — так оправдывает себя один из них, самый старший, годящийся всем им в отцы, — Дмитрий Степанович, бывший московский инженер.
Это "очищение" мира многими из "действующих лиц" прозы Александра Бондаря начато ещё на родине, в России. Солдатик Андрей, замученный мерзким издевательством командира-чеченца с характерной фамилией Радуев, в отчаянье самозащиты страшно расправляется с ним и бежит из воинской части (рассказ написан в начале 90-ых). Но одна кровь притягивает к себе другую: месть и жажда "очищения" от "нечисти" кажутся теперь нескончаемыми в его судьбе и — труп за трупом — устилают его жизнь к финалу. Неужели "человек, вообще, — скотина"? И это его природа, как утверждает другой персонаж Александра Бондаря. И здесь обертоном наплывает фантасмагория полубреда-полуяви, преследующая героя иного русского романа зарубежья —"Венерина волоса" Михаила Шишкина, героя, измученного работой переводчика в пересыльном пункте для русских эмигрантов. Только уже в Швейцарии, не в Канаде. Может, от этих страшных мыслей, от этих страшных подозрений о скотстве человеческой природы вообще и бежали, куда глаза глядят, из клокочущей беспределом начала девяностых годов России многие эмигранты четвёртой волны — все эти "инженеры, математики, журналисты, писатели, художники"? Но не поднимается рука ни у автора, ни, я думаю, у читателя бросить камень в этих людей, у многих их которых "за спиной не оставалось ничего, на что можно было бы опереться, ничего, что привязывало бы их к прошлому". Но ощущение "грязи и неуюта" не покидает их даже во вполне благополучной Канаде и в той же ультраблагополучной Швейцарии. И здесь мы попадаем на обнажённый нерв, видимо, вот какого поколения — поколения семидесятых годов рождения (сам Александр Бондарь, эмигрировавший в 95-ом году, к ним и принадлежит). Поколения, на хрупкие подростковые ещё, а затем и юношеские плечи которого свалилась тяжесть неимоверная — тяжесть слома формации, тяжесть слома эпохи. Мечтавшие о том, что "май месяц" наступает не только в природе, но и вся жизнь может сложиться, как этот весенний месяц, они получают обратное — ощущение "грязи везде", "недостатка воздуха" для дыхания, отсутствие опоры, которую выбили из-под ног их родителей и их самих всевозможные плюрализмы и крутые, на 180 градусов, перестройки, более походящие по силе воздействия и конечному результату на последствия десятибалльных землетрясений. В этом состарившемся раньше времени поколении надломилось что-то, и оттого они — либо спокойно-равнодушно безразличные, либо растерянно-психопатически агрессивные. Налицо очередное потерянное поколение, плоды жизни которого придётся ещё расхлёбывать и пожинать миру, если он когда-то встанет с колен и отряхнётся. (И последующее — поколение восьмидесятых-девяностых — поколение пепси, сексуально озабоченное, с голыми животами и вытаращенными глазами всё время куда-то рвущееся оттянуться, — тоже даст миру ещё великие проблемы: неизвестно, каких монстров оно породит…)