Итак, почти каждое суждение Д.Быкова о Маяковском в этой большой главе в 33 страницы требует комментариев-возражений, что я по понятным причинам делать не буду…
Остается верен себе Д.Быков и в главе о Блоке и Пастернаке. Приведу лишь некоторые вершинные суждения, открытия жизнеописателя-исследователя. Происхождением — дворянским у Блока и интеллигентски-еврейским у Пастернака — Быков объясняет позиции в 17 году и последующий период. Именно происхождением была "предопределена некоторая второсортность пастернаковской позиции". И далее, что не строчка, то "шедевр", то верх фантазии и нелепости. Например, быковский тезис о призыве Блока наслаждаться величием гибели развивается и иллюстрируется так: "И потому в блоковском отчаянии — да, гибель, но гибель от стихии, в великий час и от великих причин, — есть истинное благородство: "Я знаю — то Бог меня снегом занес, то вьюга меня целовала!"
Не комментируя версию Быкова, обращаю внимание только на то, как она аргументируется. Автор "Пастернака" восприятие Блоком революции иллюстрирует цитатой его стихотворения "Поэты". А оно опубликовано в 1908 году, первая черновая редакция появилась в 1903 году. В этом стихотворении выражена символистски-модернистская идея противопоставления поэта всем остальным, обывательскому болоту, к которому относятся и читатель, и критик. То есть утверждается идея избранничества, небожительства, которую Блок не раз резко и справедливо критиковал. Показательна и его поздняя реакция на это стихотворение: "Отвратительный анархизм несчастного пьяницы".
То есть идейно это стихотворение и цитируемые Быковым строки никакого отношения к блоковскому мирочувствованию в 1918 году не имеют и иметь не могут. К тому же, как следует из сказанного, здесь допускается Быковым недопустимая хронологическая инверсия. К этому приему автор книги прибегает неоднократно. В частности, страницей ранее, где рассуждает о "железнодорожном" познании России у Блока и Пастернака. Если принять на вооружение логику Быкова, то тогда можно утверждать, что прототипом Хлестакова был автор "Пастернака".
И последнее: в очередной раз в цитате допущены ошибки, сразу три. У Блока приведенные Быковым строки выглядят так: "Я верю: то Бог меня снегом занес, / То вьюга меня целовала".
Дмитрий Быков — любитель сравнений. Он постоянно скрещивает писательские судьбы, творчество. Видимо, именно в такие моменты автор особенно не контролирует себя, дает волю своей богатейшей фантазии. В результате рождаются многочисленные пассажи, один умилительнее другого. Приведу только один: "И если бы "Двенадцать" — поэму о патруле — задумал писать Пастернак, — Петруха не убивал бы Катьку, а спасал ее от жадной, грубой любви юнкера, возрождал к новой жизни… в общем, погиб бы Ванька, тот самый, который "с Катькой в кабаке". А к двенадцати прибавилась бы тринадцатая — Катька-Магдалина, которая шла бы во главе всей честной компании об руку с Христом, оба в белых венчиках из роз".
Сначала о реальном, о чем говорить неудобно, настолько все очевидно. Оригинальна сама трактовка "Двенадцати" — "поэма о патруле". Умри Дмитрий, но, действительно, лучше не скажешь. Смело можно включать этот "шедевр" в школьные и вузовские учебники, в тесты и им подобные источники для дебилов. Во-вторых, Петруха убивает Катьку случайно, а не преднамеренно, что следует из быковского текста. В-третьих, о жадной, грубой любви юнкера — в поэме ни слова. В-четвертых, на чем основывается быковская версия о пастернаковском варианте "Двенадцати". Ни одно из произведений Бориса Леонидовича о революции, включая "Доктора Живаго", который возникает у Быкова в данном контексте, оснований для таких предположений не дает. Даже самый созвучный Пастернаку герой Юрий Живаго — это не человек поступка. Он не то что убить Ваньку или возродить Катьку не может, он спасти себя не в состоянии.
Комментировать же фантазии на тему Катьки-Магдалины — это не по моей части.
Самая же хлестаковская глава в книге Д.Быкова — это "В зеркалах: Вознесенский". В адрес Блока, Пастернака и многих других писателей звучат негативные, порой резко-грубые оценки, подобные следующим: "при всей блоковской романсовой пошлости, при всех его срывах, невнятности формулировок, при десятках откровенно плохих стихов … ", "на этом фоне Пастернак … компромиссен и даже порой дурновкусен". Ситуация меняется тогда, когда речь заходит об Андрее Вознесенском. Он, по Быкову, единственный ученик Пастернака, который не запятнал звание поэта. Вознесенский "открыл для российской поэзии множество новых возможностей", "содержание его поэзии неизменно оставалось христианским, молитвенным".