на семь бед варю обед.
***
Приехав к нам в гости, в дому наводящая глянец
(ан вновь поутру вся квартира от пыли бела!),
я помню, как бабушка Настя термезский наш ветер-афганец
на волжский манер свой "волганцем" ворчливо звала.
Вступив с азиатской стихией в неравное единоборство
(такой уж отчаянной бабушка Настя была!),
она проявляла стоически-бабье упорство.
И, вооруженная тряпкой, с утра мыла, терла, скребла.
И мы вместе с бабушкой самоотверженно мыли
до блеска полы и до хруста стирали белье...
Так статус форпоста борьбы с иноземно-залетною пылью
при бабке-казачке тотчас обретало жилье.
"Уж тут кто кого!.." — все подначивал бабушку папа,
вернувшись домой с полигона и пыль отряхнувши с погон.
Густая пустынная пыль, по-хозяйски слетевшая на пол,
тотчас выметалась в сердцах бабой Настею вон.
И бабушка Настя вздыхала: "Впервой ли держать обороны
и от азиатских пустынь, и от пыльных бескрайних степей?..
А что цельным днем мы тут бьем перед пылью поклоны,
так только зачем, чтоб расправиться с нею верней..."
О, бабушка Настя! Ты в жизни нелегкой и долгой
по русской своей, по сердечной своей доброте
старалась с молитвой, с поклоном и с тряпкою волглой
и душу, и землю, и дом содержать в чистоте.
***
Нам не впервой за Россию сражаться —
день простоять, ну а ночь продержаться.
Кинешь сапог: "Просыпайтесь, браты!"
Храп сотрясает три отчих версты.
Эй, братовья, почивать не годится!
Следом со свистом летит рукавица.
Грозный по небу проносится гуд.
Годы проходят, а братья нейдут.
Змей Героиныч пленил Русь-царевну.
Вбил нас в родимую твердь по колено.
Голову срубишь — три новых растут.
Годы торопятся, братья нейдут.
Вражеским духом над Родиной веет.
Меч-кладенец безутешно ржавеет.
Воины головы в битве кладут...
Годы мелькают, а братья нейдут.
Что же за сладкие сны снятся братьям,
что прикипели к тесовым полатям?
В отчую землю мы вбиты по грудь...
Годы несутся, а братья нейдуть.
Оземь ударишь тяжелою шапкой —
мир покачнется весомо и шатко.
Бревна в родимой светлице скрипят.
Время не дремлет, а братья храпят!
Видно, нам братьев уже не дождаться.
Знать, в одиночку придется сражаться...
Гром полыхнул на три отчих версты.
Не поминайте нас лихом, браты!
Благословил нас на битву Отец,
Не проржавел еще меч-кладенец…
В небе победный сияет салют!
Слышите? Слышите — братья идут!
***
Стою, озирая родные просторы,
и с Богом беседу веду:
— О, дай же мне, Господи, точку опоры,
и я пересилю беду!
Что это за жалкая торба пустая
лежит–не сворохнется здесь?
Маманя родная!
То ж — тяга земная,
родимой сторонушки весть!
Не скрянется торба, с родимой землею
сроднясь с незапамятных пор.
Поди, разлучи их! — занятье пустое,
будь даже ты сам Святогор!
Пред солнышком-князем,
пред чинным боярством,
пред всем богатырством честным
не он ли вчерась на пиру похвалялся,
что мне не соперничать с ним?
Медок княженецкий во братину лился…
Алеша Попович младой
то силой, то напуском дерзко кичился.
Микула женой чернобровой хвалился,
Чурила — злаченой уздой.
Добрыня Никитич, и тот не сдержался:
из ножен свой выхватил меч —
заветным мечом потрясал-похвалялся,
держа богатырскую речь.
Но всех переплюнул Михайла Казарин —
каленые стрелы достал.
Хвалился — Михайлушка в том не бездарен! —
какую почем сторговал.
Перёную белым пером лебединым
сумел сторговать за пятак.
Перёную сизым пером соколиным —
за рупь, а дешевле никак!
Вельми на подсчеты Михайлушка прыток,
не по-богатырски умен.