Не буду кривить душой, немало лет я весьма высоко ценил как поэта Евгения Евтушенко, но со временем отношение к его творчеству и к нему самому претерпело изменение "до наоборот": интересуюсь его стихами разве что как пародист… Причин тому много. Увы, раскол в нашей культуре, литературе не пошел на пользу никому, и я лишь сожалею, что до сих пор этот раскол не преодолевается, а даже становится ещё глубже – благодаря "мудрым" деяниям нынешней власти. Понимаешь, о чём я веду речь?
В.Б. Ещё бы! Все писательские делегации на государственном уровне, все государственные поощрения и государственные премии пока что – этому прямое подтверждение. Кроме либеральной ветви литературы государственными чиновниками ничего не замечается. Как эту радикально-либеральную политику в области культуры соединить с якобы патриотизмом президента Путина, я не понимаю.
Е.Н. Да что тут неясного… Но я закончу ответ на твой предыдущий вопрос насчёт образцов для подражания. Если вернуться к учителям в моей жизни, уже не литературной, то, конечно же, прежде всего назову пример отца. Я видел с детства, как он правильно, праведно живёт. Сейчас бы сказали – по Божьим заповедям, хотя и отец, и мама мои были коммунистами. Настоящими, не для карьеры, а с верой в справедливость и идеалы добра. Отец защищал Родину, был ранен, после войны трудился, не покладая рук, зарабатывал нам всем на жизнь, никогда не жаловался на трудности жизни и нездоровье. Он работал юрисконсультом в отделении железной дороги, дело своё знал блестяще, хотя специального образования и не имел. Это был человек народной, земной мудрости. До войны он, кстати, успел поработать в газете. Я в молодости читал его стихи военных лет, видел его письма с передовой к маме, эти фронтовые треугольнички… Он умел всё делать. Любил читать, приучал к этому нас, неплохо рисовал, мог с душой спеть душевную русскую песню. Вырастил сад на пустыре возле дома, сам провёл там водопровод, построил красивую беседку и маленький садовый домик. Мебель в доме была сделана его руками. Он был горазд чинить обувь, шить, стирать, даже готовить, всегда помогал маме растить детей. И я знал, что должен буду так же крепко построить свою семейную жизнь, как мой отец. К несчастью, его рано не стало, он не дожил года до шестидесятилетия, отныне я уже старше его... Но пример его постоянно передо мной: семья для меня – дело святое. С женой Людмилой, которую ты отлично знаешь, мы выросли в одном городе, там же родилась и дочь Татьяна. В этом сентябре нашей семье тридцать пять лет – ещё один юбилей… Все мы – единомышленники, а с женой еще и коллеги, она прекрасный журналист, абсолютно близкий и родной человек, мы во всех отношениях единое целое. Я счастлив в семье, и разве это тоже – не главное в жизни? А достичь этого – и просто, и сложно. Ведь наш брат поэт, как любой художник, любой творец, зачастую жаждет "свободы", дабы своим искусством осчастливить сразу всё человечество, а хорошо бы сначала сделать счастливыми хоть несколько человек, живущих рядом с тобой. Но это много труднее. И всё же – сбереги ближнего своего, сумей Любовь сохранить на фоне всей прозы жизни. Без неурядиц, проблем, моментов непонимания – семьи не бывает, но с ними надо уметь справляться, переступая через эгоизм, нетерпимость, привыкание друг к другу. В семье надо быть поэтом: уметь видеть новое в обыденном, многие годы каждый день находить в близком человеке новую чёрточку, пусть это будет даже морщинка, пусть будет даже сединка, жест, взгляд, слово – всё это освежает чувство, ты делаешь открытие – и потому ежедневно рядом с тобой в чем-то новый человек. Нет, право же, любовь и поэзия – близнецы-сёстры…
И, наконец, назову еще одного человека, в совместной работе, в дружбе с которым, начиная с девяностого года, я продолжал формироваться и творчески, и духовно, и даже общественно-политически: это, как ты знаешь, Александр Проханов. До встречи с ним я пятнадцать лет проработал в "Комсомолке", пять из них собкором в Чехословакии, которая тогда уже приобретала свои "бархатные", либеральные очертания. Я пытался объяснить редакции всю сложность той обстановки, всю преднамеренность первой из "оранжевых революций", её подготовку в западных центрах. В результате меня раньше времени отозвали из Чехии: к руководству газетой шли люди, коим уже, очевидно, не требовался государственник, патриот, коммунист. А я им еще, не врубившись, предложил сгоряча свою антигорбачевскую поэму в тёркинском духе: я ведь в той "Комсомольской правде", которую любил и люблю по-прежнему, напечатал едва ли не столько же стихотворений и поэтических репортажей, сколько когда-то сам Маяковский – да простит меня любимый классик за столь дерзкую параллель... Но тут мне указали на "непонимание великой роли перестройки", в результате чего я остался практически без работы. Тяжко было, даже продавали что-то из домашней утвари у старого Тишинского рынка, чтобы выжить семье. Дочка как раз поступила в Институт иностранных языков, с нами жили мама и бабушка Люды, а её саму тоже после Праги не восстановили в Книжной палате, хотя и должны были это сделать по закону. Но советские законы уже обходились, я был вне "Комсомолки", заступиться некому, словом – хмарь была на душе… И вдруг – в 1990 году звонок Александра Андреевича Проханова, приглашение работать в газете "День". Я его имя знал по "Литературной газете", по первым книгам. Помнишь, мы вскоре и собрались у него в журнале "Советская литература", где и написали с тобой заявления о приёме на работу в "День"? Когда он еще по телефону назвал тебя, я тем более согласился: мы же вместе были на седьмом всесоюзном совещании молодых писателей, даже жили в одной гостиничной комнате. Ты – с русского Севера, я – с украинского Юга. Тогда же и были отмечены по итогам совещания "юные дарования": в критике Бондаренко, в прозе Петя Краснов, среди поэтов назвали меня. И вот спустя столько лет Проханов зовет нас с тобой к себе в газету. Перст судьбы!