– Мы тоже выдвинули Юру на "народного". Но если он уйдет от нас…
– Обойдусь, – выдавил Тарапоркин.
Это было неслыханной дерзостью! Это было более чем дерзость! Никто никогда в театре так не разговаривал с мастером! И хотя слово "обойдусь" относилось к возможности получить "народного", прозвучало оно так, будто мыслимо было обойтись без учителя!
Тарапоркин твердо, даже как-то надсадно смотрел перед собой. Уперто. Было видно, что далось оно ему нелегко: все это время, пока студент Ермолаев тщетно искал диагональ, в заслуженном артисте шла своя борьба. Зрело решение.
Все ждали грома. Растерянно, прибито. Хребтом, спинным мозгом ощущая занесенный над ними невидимый топор: да ведь не зря, неспроста Тарапоркин сыграл не кого-нибудь, а самого Рас-коль-ни-ко-ва!
– Геометрическая диагональ, – направился к сцене режиссер особенно легко, летяще. Хотя был кривоног. Не так, как Еромолаев, чтоб ноги калачом, но заметно кривоног. Однако – тренаж – его движениям мог позавидовать танцор.
– И диагональ сценическая, – мастер продолжал на ходу, изящно дирижируя рукой, – это совсем не одно и то же. Сцена – это живая картина. Я, как художник, могу расположить вас всех по местам. Но вы – как художники – обязаны найти свое место. Так, чтобы не затеряться самому, но и не помешать другому. Театр – коллективное творчество! Необходимо поймать общий ритм, общее биение сердец, которое поведет за собой зал, но при этом сохранить, не растерять свою индивидуальность!
На последних словах режиссер приблизился к Ермолаеву, встал рядом в третью позицию, и вскинул руки:
– Вот же, вот же она, твоя диагональ! – легким движением он поставил Ермолаева на свое место.
И хотя это было то самое место, на котором изначально он стоял, Ермолаев привизгнул от восторга не своим голосом, и припрыгнул, и все актеры зарделись, как младенцы, и привскочили разом в неизъяснимом ликовании. И даже анемичное лицо Тарапоркина пошло счастливой румяной. Новый повтор "запева" прошёл с необычайным подъемом, слаженностью. Внутренний запал каждого из актеров влился в единый порыв, единое дыхание, единый звук: точный аккорд, дающий верную тональность всему спектаклю.
Премьера прошла под рукоплескания и чуть ли не под братания зрителей. Все говорили о чистоте, нравственности, энтузиазме, чувстве сплоченности и воодушевления, которые проистекают из спектакля.
Когда, спустя полтора десятка лет, Ермолаев, к тому времени заслуженный деятель культуры, главный режиссер Северокислинского театра заглянул, так сказать, в "альма-матер", спектакль еще был в репертуаре. Ермолаев следил за феерическим действом и думал, как удивительна жизнь. Он, пусть в Северокислинске, но сыграл крупные роли, сделал серьезные постановки, а многие его сокурсники, некогда казавшиеся успешными, как прыгали, так и прыгают в статистах, изображая юношеский задор. Было особенно умилительно взглянуть со стороны "на себя": некогда проторенную им – "выстраданную" – линию в спектакле вел теперь лопоухий паренек, который чуть выбивался из общего ритма тем, что старался больше других, постоянно боясь встать не туда. Но этого никто, кроме Ермолаева, не замечал. Зрители заворожено смотрели на сцену, глаза их наполнялись все более жизнерадостным светом, да и самого Ермолаева захватило это ощущение всечеловеческого братского единодушия.
После спектакля знакомым путем Ермолаев прошел за кулисы, умудрено, даже устало, готовясь сказать мастеру о том, как теперь ему самому приходится стоять перед творческим коллективом, и как он его понимает, и как благодарен ему.
Учитель двигался, как и прежде, в вечно раздувающемся вокруг него облаке учеников и поклонников. Ермолаев степенно, под грузом всех прожитых лет и обретенного опыта приблизился к нему, протянул руку, стараясь быть равным, не сгибаться и не косолапить. Мастер обнял его одной рукой, выслушал, запрокинув голову и, улыбаясь уголками губ, потрепал в ответ по загривку:
– Ты помнишь, я звал тебя Рыжим!
И хотя Емолаев не помнил, чтобы мастер когда-либо так его называл, он ощерился в улыбке и шаркнул ногами, забыв на мгновение, что в круге через любую точку можно провести диагональ.
(обратно)
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
ЗАКРЫТЫЙ СЕЗАМ
“Не вышло скорого амура,
Сезам закрылся предо мной.
И по Москве ночной и хмурой
Заколдобродил я домой...”
Антон Кушнарёв