– Не без того… Присаживайся, капитан, – Ваня похлопал ладошкой по сырой еще от росы траве. – Угощайся, – он кивнул на корзину. Сегодня у меня есть чем тебя угостить… Из Елисеевского магазина… Оказывается, он еще существует… А я уж думал, что в казино превратили… Выпьем с богом… Где же кружка… Сердцу будет веселей… За победу правосудия в криминальных войнах… И за мужественных представителей этой опасной профессии, – Ваня вынул из корзины красивую бутылку и одним движением свинтил с нее такую же красивую пробку.
(обратно)
Николай Подгурский СОНЯ. ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА ”НЕПРЕРВАННЫЙ ПОЛЁТ“
Творец смертен, но вечен в самоповторении.
Падёт семенем Дух Сына
Человеческого в чёрную дыру Бездны
и силой жертвенной любви возжёт
Сверхновую.
Улыбнётся тогда Вселенная
и возрадуется Новорождению.
Главный (магический) Закон термодинамики
В девятом часу вечера выполз на остановку. Честолюбивый, как скаковая лошадь, с утра и до состояния мочалки отрабатывал на тренажере посадку самолёта вслепую. На последнем курсе училища отлично успевающим курсантам разрешали ночевать не в казарме, но Каверин использовал эту привилегию для того, чтоб вместо ужина прихватить ещё два-три часа занятий после положенной самоподготовки. Жил на квартире у двоюродного брата своего деда. Сгорбатился. – "Замёрз, что ли?", – чуть живенький, голодный… "Сейчас доеду до дома, опрокину стопарик, закушу картошкой с салом – аж сомлел от предвкушения – и спать, спать…" Вдруг, будто током изнутри тряхнуло, легонько так… Дева… Медленный полуоборот налево и медленно, взглядом, поехал снизу вверх: сильные стройные ноги в сапожках на каблуке, строгая юбка до колен, подчеркнутая поясом куртки талия над крепкими бедрами, высокая грудь, царственно развёрнутые плечи… В цветастом платочке – мягкий овал русского лица, пухлые расслабленные губы… И глаза… Да они впрямую на Каверина и не смотрели. Они вообще никуда не смотрели. Они были Ничто. В фонарном свете сквозь редкие снежинки в него падали, неслись две пропасти, две Чёрные Дыры. До этого мига уверенный в себе Каверин считал себя абсолютно контролируемым человеком, и тормоза на похоть – будь здоров… но здесь эрос, его третье "я" безо всякого спроса полез вперед. Ему наплевать, что его хозяин устал и голоден. Он захватил в Каверине власть и нагло скомандовал:
– Вперёд! Она должна быть твоей! В этом броске и есть твой смысл и цель, вперёд! И пропади всё пропадом!
– Но нельзя же так, надо всё взвесить! Мало ли что… – привычно одернул рассудок.
– Ий-яй-яй, не надо, не лезь, – проснулось и в унисон рассудку придавленной кошкой заорало его второе "я".
Замер окаменелым столбом, раздираемый изнутри на части, кровь в виски метрономом бьет: "Дук…дук…дук…"
– ...Вперёд!!.
– ...Нельзя, назад!!.
– ...Стойте же вы, дайте одуматься!!
И никто не видит, что нутро у статного молодого курсанта ядерным пожаром выгорает.
…Подошел "Икарус". Жиденькая струйка пассажиров затянула встрепенувшуюся стыдливо, будто её невзначай подсмотрели, Деву в ярко освещенный проем. Лязгнули-чавкнули дверные створки, отдулись с шипом – и всё. Каверин остался на остановке один и догорали в нём головешки только что оконченной гражданской войны. Эти двое внутри, второе и третье "я", утихли, будто их и не было.
В тот миг соскочила на замкнутый круг его судьба, словно игла на заезженной патефонной пластинке, заиграла мелодию, что звучала уже миллионы раз до него, да и после, наверное, будет звучать…
Сказать, что Каверин к тому времени был девственником – неправда. Он, набравший мужскую силу в казарме военного училища, где с "младых ногтей" подвиги на интимных фронтах ценились не ниже, чем подвиги боевые, к середине последнего курса имел если не впечатляющий, но вполне "приличный послужной список" общения с женщинами. На танцах в Доме Офицеров во время увольнений он безошибочно выделял девушек, которые понимали, что в двадцать три ноль-ноль он должен быть на вечерней поверке, а поэтому…
Но в тот вечер, Каверин по наивной юности не понял: глаза, что устроили у него внутри пожар, были не просто так. Тогда он, утомлённый тренажёром, просто потерял бдительность и был элементарно отловлен женскими чарами. Да и откуда ему с казарменным лексиконом упрощённо-грубых чувств было знать, что существует на свете самое неотразимое оружие – женские чары? Откуда ему, в своей самоуверенности, было знать, что любовь и смерть – сёстры-близнецы в своей беспощадности, что у них одинаково нет ни жалости, ни сострадания к своим жертвам. И если смерть иногда приносит мучения, телесные и обычно недолгие, то любовь коварна, беспощадна и обманчива беспредельно. Ослеплённую и уловленную в свои сети добычу она с садистским наслаждением мучает всю оставшуюся жизнь, оставляя жертве только воспоминания того сладостного мига, когда отнимала её разум. Ведь только лишённый разума человек может увидеть в земной женщине идеал!