Один образ этого санитара морга, любящего покойников куда больше, чем живых, будто взятого из "Пира королей" того же художника Павла Филонова, говорит о музыке перенапряжения, которой переполнена вся Россия. А дальше ожидаемая тишина. Тишина чего? Покоя и благодати, или кладбищенская тишина над просторами когда-то великой страны?
Вера Галактионова не даёт ответа. Она и не пессимист, и не оптимист. Если принять образ умирающей жены Любови за образ России, которую в конце концов даже негодяи и подонки, но стараются спасти и сохранить, даже ценой собственной жизни, как ни парадоксально, это будет образ надежды. Пусть гибнет сын Барыбина (а скорее общий сын всей троицы) – наркоман и мелкий подонок вместе со своими друзьями-разрушителями. Пусть гибнут друзья Андрея, и чудом остаётся жив сам Андрей, но дело-то сделано, и мистическая лаборатория расправилась с мистическими врагами России (может быть, живущими внутри нас самих), и "удачно завершился этот долгий анабиоз", в конце концов, и птица (мистическая или нет?) подобрана и захоронена, и значит, у Любови всё будет хорошо, и в России произошло какое-то очищение власти, и даже дочь Степанида приехала, наконец-то, к отцу. И значит, ждёт нас всех впереди "Рим… Новый… Опять…" Новая империя, новый подъём.
Куда пойдет Россия? К лагерному социализму? К мировому лагерному капитализму? Или же после гигантского русского напряжения ХХ века, которого не выдержал и сам народ, всё-таки начнётся тишина сосредоточивания, тишина созидания?
Вроде бы писался роман Апокалипсиса, и все действия героев, как в и реальном повествовании, так и в мистическом сверхсуществовании, вели к последней синкопе, после чего уже ничего и никогда не бывает. Можно даже умелой рукой и выстричь этот свершённый Апокалипсис, и вместе с другими постмодернистскими ироничными циниками (подобно Дмитрию Быкову в "ЖиДах" или Владимиру Сорокину в "Дне опричника") посмеяться над неудачной судьбой Родины. Вера Галактионова явно не идеализирует конструкторов лагерного социализма, в том числе и отца главного героя полковника Цахилганова, свершавшего в караганских подземельях "массовые жертвоприношения во имя светлого будущего", ибо как бы ни налаживали рыцари ГУЛАГа совершенное производство нового Солнца, в результате всех многочисленных чисток гибли лучшие, и Солнце вновь не восходило, как бы ни подталкивали его верные Дулы Патрикеичи. Но Вера Галактионова отбрасывает напрочь и либеральную версию ожидаемой свободы. В результате возникает своеобразный роман о невидимой войне, где из ужаса караганских лагерей прорастало даже для самих узников державное обаяние России. Где явные злодеи обречены делать добро, ибо это их историческая русская колея.
Во второй, мистической, линии романа говорится о тех же героях, но в других мистических ипостасях. Не случайно, именно в Карагане находится центр Евразии, и здесь находятся все сдерживающие силы мира. Не случайно ещё глубже, чем угольные шахты, существовала эта тайная лаборатория, и входить в неё можно было только избранным, и не обязательно наяву, во сне, в видениях. И на поиски этой лаборатории направлены как добрые, так и злые силы мира. Кто первый нажмет кнопку? И какую кнопку, на добро или на зло? "Безнравственному казначею – быть Иудой. Нравственному – быть распятым… Государственная мощь поднимется на духовности истреблённых!" И ведь верно же, мученики становятся святыми. На крови святых строится государство.