До этих мест, до этих строк, –
Широк был, батюшка, широк!
Ну а потом спрямил дугу –
Оставил озеро в лугу,
А сам прошёл под той горой,
Где стародавнею порой
По гребню пенистой волны
Шли Фрола Разина челны.
И не они ли по сей час
Видны из окон Калача?
Видны, как тот седой утёс,
Что к меловой горе прирос
И в пояс над рекой повис –
Не отрываясь, смотрит вниз.
А там такие чудеса –
Упали в воду небеса
И забрались на облака
Его, утёсовы, бока.
Играет зеркало реки...
Бездонны корни, глубоки
У этих белых Дивных гор...
Но то особый разговор.
Но то отдельная строка,
Чтоб издалёка-далека
От незапамятных времён,
Из века в век, до наших дён
По их истории пройтись,
Тут днем одним не обойтись.
Гляди, уж как он ни велик,
А вон головушкой поник
И, как свеча, сомлел, затух.
На небо выпустит пастух
Отару звёзд пастись в ночи.
Округа вся уже молчит
В объятьях праведного сна.
А я всё также из окна
Смотрю, смотрю –
не нагляжусь,
На отчий край, на нашу Русь.
Нет, не сломить её, пока
Течёт вода из родника,
Покуда есть в ней Калачи,
Где бьют волшебные ключи.
Вячеслав Киктенко ЛЫСЕНКОВЩИНА В ПОЭЗИИ
Читатель вправе спросить – а при чём здесь Лысенко? И какова связь земледелия и поэзии, культуры?
Есть связь. Не очень прямая, но очень глубокая связь. Собственно, слово "культура" изначально было связано именно с землёй, с земледельческим культом. С искусством и умением выделять из армии сорняков нежные и редкие на земле злаки, которые становились культурными потому, что их долго, терпеливо обихаживали, охраняя от нашествия мощных, куда более мощных и неприхотливых, нежели культурный злак, сорняков. Это требовало суровой организации быта и внутреннего мира земледельца.
Культурный человек – значит не свободный от всего и вся, но внутренне жёстко организованный человек. Культура вообще репрессивна по определению. Точнее даже – саморепрессивна. Иначе нельзя, иначе сорняк задушит…
А он, как оглянешься – душит! Душит культуру, миленький, сочный, часто очень даже яркий сорняк. Как оглянешься – лучшие грядки разобраны, и туда не пробиться доброму злаку, там только для "своих" место оставлено. Читай в нашем контексте – для родственников нынешних хозяев масс-медиа, для их любовников и любовниц, племянников, детей, внуков… мам, пап, дедушек, бабушек, нянюшек...
Хорошенькое такое домохозяйское царство!
И здесь речь не только о гламурных романчиках и домохозяйкиных детективчиках. В конце концов, лёгкое чтиво не требует особой культуры, долгих раздумий, творческих усилий. Почему бы хорошей (нужной) знакомой не дать проявиться публично? Тем более, когда у неё язык неплохо подвешен, тем более, когда легкость в мыслях и фантазиях, в их изложении – ну просто необыкновенная! Тем более, что хозяин барин, тем более, что классика, особенно поэтическая – это теперь "неформат", теперь "все знают" как это тяжело, скучно… неподъёмно для современных людей. Жизнь другая теперь, одним словом.
Да шут бы с ними, с этими гламурами и пакетбуками, они неизбывны, как пошлость людская. И слабость человеческая простительна – читательская слабость.
Но не издательская!
Вот на них, издателях и владельцах масс-медиа (телевидения в первую очередь!) лежит главный грех духовного безобразия. Сказано – греху невозможно не прийти в мир, но горе тому, через кого он придёт, кто соблазнит "малых сих".
Речь собственно о том, что издательские требования, капризы и пристрастия есть ни что иное, как проявление "лысенковщины" в современной литературе. Особенно в поэзии. О чём и пойдёт более подробный разговор ниже.