Основное действие романа разворачивается в период с конца 1980-х по 2005 годы. На протяжении всего этого времени Михаил Русанов вновь и вновь возвращается к сценарию – урывками, в свободное время. Он отвергает несколько предложений о съёмке фильма, потому что не может согласиться с требованиями продюсеров и спонсоров сгладить острые углы, по-иному расставить акценты, а, по сути – исказить образ и самого Ломоносова, и его эпохи, "переписать" историю России.
Работа над сценарием, само обращение к личности Ломоносова в начале 1990-х годов, когда "бездарной театральной вакханалией казалась нынешняя постановка жизни, которая разворачивалась перед глазами и в которой приходилось участвовать", становится для Русанова опорой, спасением: "Судьба сценария стала более чем призрачной, однако я не оставлял его. Сам главный герой понуждал меня к работе, придавая сил и уверенности, точно я был его подмастерьем" .
Оказывается, у Михайлы Васильевича достаёт сил и на то, чтобы помогать своим далёким потомкам, укреплять их в стоянии за правду, в верности Отечеству.
Связывает разные планы повествования и образ птицы Сирина. Изображение этой сказочной женщины-птицы видит Ивашка на картинке, приклеенной к крышке бабушкиного сундучка. "Это, дитятко, птица Сирин, – объясняет внуку старая Пелагея, – сама ласкова птица в райском саде. Запоёт – вси ангелы слетаются. Скоро и я услышу её. Есть у меня надея." А на нетерпеливый вопрос Ивашки, когда же и он увидит эту птицу, бабушка спокойно и мудро отвечает: "Когда жись проживёшь". Сладкогласое пение Сирина слышит, замерзая, Михаил Русанов, почувствовавший на пороге смерти "долгожданную радость, размыкание всех сердечных узлов, всех болей и печалей, что сжимали сердце".
Этот образ перекликается с ещё одним важнейшим мотивом романа, связанным с легендарной Гипербореей. О ней как о земном рае, уничтоженном гигантским метеоритом, рассказывает юному Михаилу Русанову его учитель Измераев, отдавший мальчику на хранение копию древней рукописи, повествовавшей об этой стране, находившейся в некогда тёплой Арктике. Поиском чудесного острова как входа "в иной мир, в иное измерение" одержим Иозеф Гишенбет, убеждённый в том, что там подростком побывал с отцом Михаил Ломоносов.
Вновь и вновь возвращается мыслями к Арктике, к Северному Ледовитому океану и сам Ломоносов, арктические моря бороздят и суда, на которых ходит Михаил Русанов...
Мифопоэтическое мышление – характерная черта писателя Михаила Попова. Но это именно художественное, образное мышление. Мечта о Гиперборее, окрашивая роман лиризмом, не сводится к вере в очередную утопию, а отражает извечно присущее человеку стремление к чистой, радостной, счастливой и праведной жизни.
Алексей Татаринов ГЛАМУРНЫЙ АПОКАЛИПСИС
МИШЕЛЬ УЭЛЬБЕК И ФРЕДЕРИК БЕГБЕДЕР О ГИБЕЛИ СОВРЕМЕННОГО МИРА
...Что общего у двух французских писателей? Герой – интеллигент 30-40 лет, при деньгах и необходимой собственности, не женат или разведён, пребывает во внутреннем кризисе, живёт на излёте надежды. Секс – единственная настоящая привязанность к жизни. Об этой привязанности повествователю хочется говорить постоянно, говорить без страха и цензуры. На первом плане – мужское сознание, низко оценивающее окружающий мир. Но сохраняется детальное изображение предметов и особенно товаров "погибающего мира" с указанием названия производящей фирмы. Частые воспоминания о Шопенгауэре, Бодлере, Селине помогают оценить общие корни двух образов современного французского пессимизма.
Есть у каждого французского писателя и свои личные, неповторимые черты. Бегбедер фрагментарнее, динамичнее. Ему ближе форма отвязного дневника, а не длинного трактата о последнем кризисе. Его герой жалуется на жизнь, но всё-таки развлекается без устали. Он лет на 8-10 моложе героев Уэльбека, которые обстоятельнее в своем пессимизме, склонны к подведению печальных итогов. Уэльбек чаще обращается к футурологии, представляя, чем завершится история рода человеческого. У автора "Элементарных частиц" все суждения носят окончательный характер, чему способствует учёный стиль речей о кризисе мира. Бегбедер все время на что-то гневается, с чем-то борется, шумит в своих текстах. Смеётся, наконец. Хмурый Уэльбек шум практически преодолел. Даже мрачноватое бегбедеровское веселье, его шокирующая ненормативность остались позади. Впрочем, в одной фигуре эпатажа авторы вновь едины – оба часто и физиологически откровенно описывают отношения мужчины и женщины, переходя границу, отделяющую эротику от порно.