Байталай рассказал, что на седьмой год своего служения султану он сбежал. Тогда в горах восстало одно из малых племен, задавленное поборами и бесправием. Байталай с войском подавил восстание, но во время дележа добычи он почувствовал неодолимое отвращение к происходящему. С высоты горного плато он увидел восходящее в родной стороне солнце, и зов дома зазвучал в нём с неодолимой силой. Он бежал, бросив свое войско. В суматохе и алчбе никто не заметил его исчезновения. Для человека, чьи карманы набиты золотыми динарами, открыты все пути и, пересаживаясь с усталого коня на свежего, он гнал дни и ночи напролёт, пока круг не замкнулся: вблизи того самого места, где он впервые попал в плен, его снова схватили, но уже разбойники. Они обчистили Байталая и оставили ему только жизнь, считая, что она ничего не стоит, являясь жизнью нищего. Палящий зной и холодные ночи, сбитые до крови подошвы ног и струпья на коже, покрывшие следы разбойничьих кнутов, – всё это наводило на мысли вернуться к купцу Ханаю и отдать себя в его руки с тем, чтобы через месяц-другой снова оказаться в султанской земле и занять прежнее положение при дворе. Никто не заподозрил бы высокопоставленного тойона в бегстве от собственного успеха. Случалось ведь, что люди пропадали на войне, а потом вновь объявлялись на рабьих торгах.
Но всё же усталые ноги несли Байталая домой.
И вот, еле живой, он добрался сюда и ни о чём не жалеет, хотя уже месяц не встаёт со скорбного ложа, и месяц не отходит от него младший брат Илдэгис, которого он помнит ещё шестилетним мальчиком, что провожал его на войну. Хоть и болен Байталай, но в силах понять, что любопытство подростка не досужее, что в отсутствие родителей Илдэгис вьёт паутину своих расспросов неспроста.
Сказал, подумав, Байталай:
– Тоойуом, малыш, запомни: будь ты хоть султаном на чужбине, счастливым ты будешь только у себя на родине, даже если ты там – последний нищий... Это я испытал на себе...
На это Илдэгис ответил:
– Человек – не крыса, которая не отходит от своей норы, не птица, которая всё равно возвращается к своему гнезду. Его родина там, где оценен его талант, где верят в его предназначение!
– Глупец ты, верблюжонок! – тяжело вздохнул старший брат, закрыл глаза, и слезинка стыдливо юркнула по его смуглой щеке. – Ты видел её, эту слезинку?.. – спросил он. – Это не слезинка, это последняя капля моих сил... Всё из меня выжато. Меня превозносили до небес, я был силён и удачлив... Моими руками и моим умением, рвением таких, как я, честолюбцев султан сокрушал своих врагов! Но ни одна похвала не проникла в мое сердце, а душа моя омертвела! Нет! счастлив я мог быть лишь служа своей стране, верблюжонок...
Вскоре Байталай умер, а Илдэгис бежал из дома.
***
– Идут...
– Купцы показались...
Ясным днем охранники стали подниматься на возвышенность и, оживленно переговариваясь, вглядываться в место слияния реки Итиил с южным морем.
Засуетились и торговцы, спеша отсеять ремесленников от скотоводов, молодых женщин от старух, годных лишь для работы по хозяйству. Ханай же, из года в год отбирающий для продажи дорогостоящих воинов, не суетился. Он загодя присмотрел товар и теперь выстроил двести двадцать шесть рабов на городской площади и ещё раз обошёл их ряды.
– Вот этого, с кислым лицом – вон из строя!
– О, Ханай! – пытались возразить помощники. – Он силён и вынослив: что ж лицо? Воюют ведь не лицом!
– Печаль – это зараза! – жёстко усмехаясь, говорил Ханай. – Он этой печалью перезаразит половину войска! Отведите-ка его на каменоломню – пусть там развеселится, а взамен подыщите там весёлого и готового к продаже!
Так он отбраковал тринадцать человек, и многие из них бросались к его ногам, моля оставить их в строю. Однако он остался глух к мольбам несчастных. Он дорожил своим купеческим именем и знал, что султан дорожит его товаром, а это – залог благоденствия и уверенности в завтрашнем дне.
После полудня к крутому берегу пристали корабли иноземных торговцев. Когда купцы спускались на берег, солнце, начинавшее алеть, так играло в их ярких нарядах, что многим слепило глаза. Илдэгис широко открытыми глазами разглядывал ткани, намотанные вокруг голов гостей, широкие шаровары и гнутые кверху носки парчовой обуви, бусы и ожерелья на шеях мужчин.
Ханай подвел к своим рабам маленького меднолицего человека, который все время отдувался, словно пытаясь согнать с губ невидимую пушинку. Он воротил лицо от Ханая, который, согнувшись в поясе, все норовил забежать вперед меднолицего и заглянуть тому в лицо. Меднолицый обошёл ряды рабов и оглядел почти каждого маленькими и умными глазами. Лишь после этого заговорил на непонятном Илдэгису языке, то нагибая голову кого-то из рабов и указывая на шрам, то указывая на отметины боёв в виде шрамов на плечах и бёдрах. Всех, кто имел подобные знаки, он выводил из строя.