– Что это?
– Птица, миленький. Живое пугало – ты усёк?
Мы подошли поближе. Я взглянул на палку и обмер. К верхнему концу палки был привязан грачонок. Он был еще живой, трепыхался. Он пробовал даже взлететь, но веревочка не отпускала. Иногда ему удавалось подняться на целый метр, может, выше, но через секунду он уже обессилено падал. Крылья стукались о палку, терялись перья.
– Что это, Лёня?
– Ох, недотёпа. Да это же пугало. Живое пугало. Ритуля придумала. И птица видит сверху и не садится. А что делать? Ты подскажи. Они и птичий грипп принесут. Тут не до жалости. И не смотри так на меня. Нет, миленький, не смотри-и...
Но я плохо слышал. Я подошёл почти вплотную к грачонку и хотел к нему прикоснуться. Но рука сразу отдёрнулась, как обожглась. Ведь мне показалось, что он умер, вот только что умер у меня на глазах. Я собрал всю волю и взял грачонка за твёрдый, почти каменный клювик. Глаза открылись – разошлась тусклая плёночка. Из клюва что-то вытекло, наверное, кровь. Я подержал клювик секунду, потом отпустил. Грачонок опять трепыхнулся, и надо мной закружились птицы. Так много – целое облако. Я вспомнил, что когда-то видел уже столько же птиц. Они также кричали, а мы шли по тополиной аллее. А рядом вздыхали трубы, давили на сердце. И на глазах у меня были слезы... И другое, другое я тоже вспомнил:
– Помнишь, Лёня?.. Ты помнишь?..
– 0 чём ты?
– Когда-то ты хотел стать птицей? Ты ещё не раздумал?.. – Я хотел ещё что-то добавить, но помешали грачи. Они кричали, хлопали крыльями, одна из них особенно громко кричала, подлетая почти к самой земле. Я взглянул вперёд, туда, куда хотела опуститься птица. И вдруг меня обожгло, опалило, как будто в глаза мне плеснули молнию... Нет, десятки, тысячи молний. Там, впереди, на высоком, кривеньком колышке метался в муках ещё один грачонок. У него ещё были силы, движение, и под этим напором колышек гнулся и пригибался. А рядом с ним, отступив метров на пять, стоял ещё колышек, а рядом – третий, четвертый. И на каждом корчилось по грачонку. Все они были ещё живые, все хотели взлететь, но верёвка мешала.
– Что это?! Что это! – я закричал, поднял руки, но не услышал своего голоса, сам себя не услышал. В горле у меня что-то настыло, что-то мешало. Я вроде бы и кричал, возмущался, но у меня, наверно, только вытягивались губы. И по этим открытым страшным губам мой друг понял, что мне плохо:
– Что с тобой? Придержи себя. Это Рита недавно придумала. А тебе, что ли, жалко? Они все равно бы погибли. Тут три дня назад погода была, ветер – шесть баллов. Он и покидал грачат из гнезда. Их много было по бору...
– Кого покидал? Кого? – Смотрел я на него и не видел. Глаза мои застилало.
– Да птиц же покидал! Да ты что, очумел у меня? – Он взял меня за плечо, но я сдернул руку. Ему не понравилось: – Эх ты, гуманист. Пожалел такое дерьмо. Они птичий грипп разносят, паскудят. – Он ещё что-то говорил мне, доказывал, но я не слушал. Эти грачата кричали у меня в голове, трепыхались. И это был крик не то о смерти, не то о спасении. И я не мог уже вынести. Я не мог... Я бросился куда-то прямо по грядкам, лишь бы бежать, закрыть уши, забыться.
– Куда ты? Здесь же насажено? – надрывался Лёня, а я все бежал и бежал, точно и меня могли сейчас поймать и привязать за верёвку.
...Я бежал очень долго, пока не выбрался на дорогу. И тут я не выдержал – упал на землю, зажал виски. Сколько лежал – не помню. Может, час прошёл, может, и больше... Потом очнулся, открыл глаза. И в тот же миг опять услышал их крики. Птицы кричали, постанывали, но уже глухо, чуть слышно. Я приподнялся на локтях, оглянулся. Далеко позади клубились в июльском мареве сосны. А над ними чёрными столбиками стояли птицы.
Я поднялся на ноги и глубоко вздохнул, поднял голову. Но странно, со мной что-то случилось. Я дышал, но там – глубоко в груди – плавала какая-то пустота – ветерок, и мне стало страшно. Даже сердце вроде не билось. Но куда же оно делось, за кем оно улетело... И я собрал в кулак всю свою волю и посмотрел вперёд. И деревья, и птицы слились теперь в одну точку. Она качалась в воздухе, продвигалась и была как живая. И эта точка опять напомнила птицу. Потом и это растаяло, как будто птица опустилась за горизонт.
Георгий Мельник ДУШИ НЕТРЕЗВЫЕ ПОРЫВЫ