И загудел неслаженно, вразброс:
– Уж это точно!
– Как приметил! Браво!
– Да ты, брат, с перцем!
– Стрелянный...
– Непрост...
Встал Белохвостов:
– Слушай-ка, Володя!
Мы не Пилаты, ты – не Иисус.
Нас не смутила б песня об охоте.
Её и так мы знаем наизусть.
У нас свои запреты и оковы,
И в наши души кто только не лез.
Любой из нас, как серый,
офлашкован:
Кто прокурором, кто – ОБХС.
Но есть над всеми егерь и покруче.
Вот ты о нём, избави Бог, не пой.
Побереги себя на всякий случай.
И спой-ка нашу, – ту, что про забой.
***
"Взорвано,
уложено,
сколото
Чёрное
надёжное
золото."
...Строки, до боли знакомые,
Голос – надтреснутый бас
Остро вонзаются в комнату,
Будто вгрызаются в пласт.
Гриф обнимает он ощупью,
Круглой подковой – спина.
С виду – фигура забойщика,
Перед которым стена.
Взмах над гитарой, – и сходу он
Резко отвёл локоток,
Словно бы в жилу породную
Острый навёл молоток.
Вот под щипками-ударами
Пласт, им обрушенный, лёг...
Пел он под стоны гитарные,
Будто рубил уголёк.
И перед нашими взорами
Мрак преисподней вставал.
Чёрное золото. Чёрное...
Уголь и кровь – пополам.
Вслед за словесною замятью
Вмиг оживало быльё.
Каждый в закраину памяти
Что-то упрятал своё:
Мат вперемешку со стонами
От тесноты и жары.
Тёмные норы кротовые,
Дух изопревшей коры.
Лица, надзоркой размытые.
С рельсов сошедший вагон
И с головою разбитою
В луже крови – коногон.
Кто-то припомнил по случаю
Невероятный каприз
Доли забойщика Кучера
С шахты "Наклонная-бис".
Он под завала раскатами,
Чуя погибель нутром,
Руку, пластами зажатую,
Сам отрубил топором.
...Сказы и были шахтерские,
Сколько там крови и бед!
Штольнями тысячевёрстными
Тянется горький их след.
Только на шахтах замечено:
Будь здесь любая беда,
Вслух о смертях и увечьях
Не говорят никогда.
Здесь и в поминки, по малости
Выпив в кругу на "коня",
Горю, равно как и жалости,
Не поддавался горняк.
Но, и напившись мертвецки, он
Пел, на кулак опершись,
Песню про степи донецкие,
Тост повторяя "За жизнь!"
Вот и сейчас, в этой комнате,
Под энергический бас
С первым припевом о золоте
Что-то менялося в нас.
Ясно, лучисто – как в юности –
Преображались глаза.
В них – вместо хмурой угрюмости
Вдруг загорался азарт.
Видано ль? Баловень публики,
Полуопальный поэт
Хоть и за кровные рублики
С ними почти tеt-а-tеt.
"Взорвано,
уложено,
сколото..."
Парень, гляди-ко ты, наш.
Словом весомым, как молотом,
Лупит, нащупав кливаж
Вы, мол, кромешные дьяволы,
Чрево терзая Земли,
Шарик, как мяч, продырявили,
А залатать не смогли.
Божьего страха не чувствуя,
С адом на самой меже
Роете Землю без устали,
Чтоб не копаться в душе.
Да и кого это трогает,
Мрачно там или светло.
Живы одной вы тревогою:
Дать только б людям тепло.
"Взорвано,
уложено,
сколото..."
Ритму стиха в унисон
Кровь, как горячее золото,
Бухает гулко в висок...
Но уже в мелкое крошево
Хриплый рассыпался бас.
Будто бы в лаве заброшенной
С шорохом сдвинулся пласт.
И в наступившем молчании
В диво себе самому
Кто-то утробным молчанием
Выдал протяжное "У-у-у!"
Вслед ему стол завороженный
Охнул. Да так глубоко,
Что даже люстры вдруг ожили
Звонами под потолком.
– Здорово! Песня – фартовая.
– Верно, что мы ради всех
Уголь ворочаем тоннами.
– Выпить за это не грех.
Тут же застолье матёрое