По субботам бываю в Париже,
А жена круглый год
Прилетает по средам в Москву.
– Ты серьезно?
– Вполне.
– Сколько ж стоит такая утеха?
Он небрежно махнул:
Мол, не стоит считать, пустяки.
Тут уж сам Белохвостов
Затрясся, как студень, от смеха:
– Как же нас он уел
И поддел на фуфу, мужики!
Впрочем, и поделом:
Не мутите чужого колодца!
Ты прости стариков,
Зло без умысла – меньшее зло.
Лучше вот что скажи:
Как тебе так легко удаётся
Петь про разных людей,
Обрядившись под их ремесло?
– Вы, простите, о ком?
– Да, хотя б о сидящих с тобою...
Кто тут нам заливал,
Что в руках не держал обушок?
А шахтёров воспел,
Будто век отышачил в забое.
То ж не песня, а сказ,
Не в альбоме игривый стишок.
А боксеры, борцы
Или разные там скалолазы?..
Ты о них так тепло
И со знанием дела поёшь.
Ты ж не хочешь сказать,
Что не дрался, не падал ни разу?
Хоть по виду и впрямь
На атлета, гляжу, не похож.
– Как сказать... как сказать...
С циркачами дружил я недаром,
Хоть и сам не гимнаст,
Но хотите, – была не была! –
Я могу хоть сейчас... –
И отставив в сторонку гитару,
Он прошёл на руках
Под веселые "ахи" стола.
Возвратился назад.
Сел на стул, потирая ладони.
И заметил смеясь:
"Видно, делаю что-то не то.
Часто в песнях моих
Фигурируют птицы и кони.
Что ж, прикажите мне
Хлопать крыльями, бить копытом?!
Ну, а если всерьёз,
То, наверное, вот что скажу я.
Я ж притворщик, актер,
По иному сказать, – лицедей.
Мне по штату должно
Влазить походя в шкуру чужую,
Говорить за других, –
И порою не лучших, – людей.
Хоть заметить хочу:
Мне не так и важны уж, конечно,
Ни профессии их,
Ни характеры, ни типажи.
Я пою не о них,
А о том, что волнует извечно, –
О друзьях и врагах,
О предательстве, правде и лжи.
Белохвостов ввернул:
"Ты последнее верно приметил.
Ничего нет подлей
И опасней измены и лжи.
О тебе о самом
Ходят разные слухи и сплетни.
Где там правда, где ложь? –
Лучше сам о себе расскажи.
– Что хотите вы знать?
Сплетни могут быть только плохие...
Я, по слухам, – блатной,
Отсидел и почил "за бугром".
Но, как видите, жив,
Не в тюрьме сочиняю стихи я.
Даже больше скажу:
Не стою на учете в угро.
Про себя не скажу.
Есть субъекты и поинтересней.
Вона, сколько их, звёзд,
Кто "попсу" под "фанеру" поёт.
Моя личная жизнь,
Вся как есть, целиком –
в моих песнях.
Кто не глух и не глуп,
Тот услышит и сразу поймёт.
И, взглянув на часы,
Мол, лимит на вопросы исчерпан,
Он решительно встал
И поправил ремень на плече:
"Обсуждать ремесло
Сочинения песен нелепо.
Просто надо их петь.
А иначе и я здесь зачем?"
Он прищурил глаза,
Будто что-то неясно приметил.
Там, за тенью голов,
На поверхности крашеных стен
Проступали, двоясь
В чуть неровном,
рассеянном свете
То пиратский платок,
То венец на распятом Христе...
Донецк – Киев
(обратно)
Лев Аннинский ДОЖДАЛИСЬ МЛАДЕНЦА, ЧЕРТИ?
ШУМЕЙКО Игорь Николаевич.
Вторая Мировая. Перезагрузка.
Литературно-художественное издание NEW Империя.RU
Я имею в виду не тех чертей из пословицы, любой из которых жаждет связаться с младенцем. И не того младенца, который, на радость всем чертям, крикнул, что король голый. Я имею в виду историка Игоря Шумейко, который в своей книге "Вторая мировая. Перезагрузка" заметил (скорее с сарказмом памфлетиста, чем с невозмутимостью ученого):
"...Это, по сути, преимущество годовалого младенца перед стариком..."
Старики, которые помнят Большую Войну, находятся в плену своей памяти. Они умирают. Младенцы, свободные от такой памяти, вырастают. Они могут вывернуть прошлое как угодно.