А где Большие конгломераты (армии, союзы, коалиции и т.д.) там, увы, и Большие Войны.
Введя в уравнение категорию Большой Войны, Игорь Шумейко не просто переводит Вторую мировую (и нашу, Великую Отечественную) с языка нынешнего тысячелетия (с теперешними счётами за оккупацию и прочие неудобства военного времени) – на язык военного времени. Фактически он предлагает новую точку отсчёта – такую, какой не было в схемах 1941 года.
Мировая война тогда выводилась из теорий империализма, колониализма, из тех или иных "стадий" того или иного "строя", из готовности коммунизма окончательно похоронить капитализм с его войнами... Недаром же советские люди подымались в 1941 году на войну с гитлеризмом, будучи уверены, что война – последняя.
Сказать бы им тогда, что "последней" не будет...
Сказать что-то такое же безысходное их отцам, певшим: "Это есть наш последний..."
А ведь теперь приходится говорить "что-то такое же". Голосом андерсеновского младенца. Почти наобум, наощупь, вслепую, почти с отчаянием признавая, что есть что-то в самой подоснове бытия, под всеми политкорректностями и политагрессивностями, – где-то там, где Тютчев слышал шевеление хаоса, – что-то, что в любой неожиданный момент может огнём, бурей, ужасом вырваться на поверхность исторического действия, разом опрокинув все сдержки.
Большая Война – это нечто, само себе диктующее правила. Или отсутствие правил. Нечто, живущее по своим законам. И убивающее. Нечто, чем не удаётся командовать, ибо Война сама командует всем. Это никакое не "продолжение политики иными средствами", – это аннулирование всей прежней политики. Это не укладывается в понятия справедливости – несправедливости. Это укладывается разве что в толстовскую дилемму: Война – или Абсурдная, или Народная. То есть гвоздящая дубиной. Но и дубина с точки зрения мирной логики – изрядный абсурд.
Понимая, какого монстра он пускает в дебри и лабиринты Истории, Игорь Шумейко предупреждает, что Большая Война – "главный термин" его книги, что понятие это введено "полуинтуитивно", и единственное, что можно поделать с гигантскими отвалами "неудобоваримых" фактов – это попробовать перезагрузить их в новую систему координат.
ПЕРЕЗАГРУЗКА эта, естественно, требует помимо знания "неудобоваримых" фактов (что я уже отмечал у Шумейко) отчаянного (и чисто художественного) воображения. Куда более впечатляющего, чем памфлетный блеск.
Поэтому я в завершении и хочу напомнить фрагмент из книги Игоря Шумейко, где он представляет последствия Мюнхенского "умиротворения" Гитлера в виде... пивной метафоры. Той самой, где "товарищ" скручивает верзилу, уже разжившегося деньгами и оружием пана и мсье, а потом начинает оправдываться, "бормотать про социализм..."
Прокомментирую картинку (вполне, впрочем, ясную).
Кто этот огрубевший и озлобившийся товарищ, что-то бормочущий "про социализм", нам понятно. И кто пан – тоже понятно: это чех, страну которого громила-Гитлер вот-вот располосует и захватит. И кто мсье – понятно.
А где, простите, милорд? Тоже ведь сидел там! Куда он делся с кошельком и револьвером? Как-никак, в Мюнхене не только Даладье решал судьбы Европы, но и Чемберлен. Который полагал, что отдавая Гитлеру Чехословакию, он покупает Европе мир.
Чемберлен-то полагал, да только Черчилль полагал другое. Большая Война, уже висевшая в воздухе, отменяла все прежние правила игры, и именно Черчилль это чувствовал. Именно он, лютый враг Советского Союза до Войны (и сразу после Войны тоже – с Фултонской речи начиная), в 1940 году объявил Гитлеру такую же войну насмерть, какую Гитлер в 1941-м объявил Сталину.
Интересная география: из всех крупных европейских народов только англичане сразу решились на Большую Войну без правил: и именно поэтому, не дожидаясь, пока Петэн отдаст немцам флот, – англичане принялись этот французский флот топить.
Да, это было таким же нарушением правил (и чисто человеческой подлостью), что и захват Красной Армией Прибалтики. А что было делать? Англичанам требовалось для Войны свободное от немцев море, а нам для Войны требовалось свободное от немцев побережье. То есть территория прибалтийских государств. Нам следовало оттянуть смертельную схватку, отодвинуть, сколь можно, будущую линию фронта. А без латышской сметаны и без эстонских сланцев мы бы уж как-нибудь обошлись. Теперь вот вполне обходимся.