если прежде даны в ответ
и рубцовской берёзы шум,
и рублёвской Троицы свет?
***
С ветерком в "мерседесе"
по Рублево-Успенке
под Высоцкого песни
и Жванецкого пенки.
От Чукотки до Бреста –
обручей не разжать –
бродит русское тесто
на еврейских дрожжах.
Не мукой – мукой с кровью
захлебнёт через край
небо мира иного…
Здесь мы – хлеб.
Там мы – рай.
***
Не говори: "Мы канем
в небытие без боли".
Был я лежачим камнем,
был я и ветром в поле.
Слово мое у Бога
шло сквозь огонь и воду,
не разбирая дороги,
не вызнавая броду,
чтоб по следам слагалась
жизни простая повесть:
вся, до конца от начала, –
с верой,
надеждой,
любовью…
Александр Костюнин КОЛЕМЖА
Посвящается сыну Леониду
Белое море.
Уже от самого названия веет чем-то далёким, суровым. Произнесу эти слова торжественно – и будто холодная сыпь солёной морской волны обдаст с головой.
Туда, на северные острова, поехал я в начале ноября со своим приятелем Сергеем Буровым на лосиную охоту.
В Беломорье все мужики морехоцци. Вот к одному из них, Савве Никитичу Некрасову, в Колежму, мы и отправились.
Сергей в двух словах объяснил:
– Савка – мой очень хороший давний друг. Истый помор. Моряк. Горлопан. Они все горлопаны из-за этого моря – его ведь перекричать надо. К Савве приезжаешь, чувствуешь, он тебе рад. В душе у человека никаких тёмных закутков. Да там по-другому и нельзя. Сама природа к этому обязывает.
Колежма – старинный посёлок на берегу Онежской губы Белого моря. Ещё при Иване Грозном перешли колежемские земли вместе с рыбными ловицами и соляными варницами в собственность Соловецкого монастыря.
Приехали мы под утро. Был отлив. Вода ушла, обнажив размашистые отмели и бугристые острова из жёлтого песка. Мотобот у причала оказался на суше. Лежат на боку лодки, стоявшие в прилив на якорях, – вода суха – куйпога.
Я поднялся на гледень.
Внизу рубленые дома, баенки, ломаные линии изгородей из кольев, деревянные гати-мостовые, а дальше к горизонту – пустынная гряда холмов и почти плоская тундровая равнина. И запах здесь держится иной – пахнет карбасами, просмоленными их бортами. Стоит дух влажного песка, мха, сетей и рыбы.
Действительно есть какая-то сила в этих домах, в этой природе, которая делает Север ни на что не похожим…
Савву Никитича я представлял себе как раз таким: лет сорока, чуть выше среднего роста, крепкий, соломенные волосы, пшеничные усы, открытая улыбка.
Увидев Сергея, он шагнул навстречу, широко развёл огромные ручищи и крепко обнял.
– О, Чернобровый приехал!
На следующий день, когда мы остались с Буровым вдвоём, я не утерпел:
– Сергей, а почему он тебя чернобровым назвал?
– У меня отец Чернобровый был, и от отца это прозвище перешло ко мне. Здесь никого по имени не зовут. У самого Савки прозвище Капитан.
Отчаливать мы решили в момент, когда силы прилива и отлива уравновешиваются – матёра вода стоит. В это время Луна, ровно сказочный гигант, после выдоха ненадолго замирает перед тем, как вновь глубоко вдохнуть морем.
Но до этого у Савки было ёще одно важное дело. Василий Шумов, сосед, попросил у него накануне мотоцикл. Он – в ответ: "Я тебе дам, но токо верни не по частям". – "Савв, в восемь часов – пригоню под окно".
Но ни в восемь утра, ни в восемь вечера мотоцикл не появился.
– Порато хоцю Ваську увидеть, на беду об ём скуцяю, – мечтательно произнёс Савва.
Ну, у поморов и речь… Для постороннего уха не сразу понятная: "Говоря одна, да разны поговорушки".
Дома Васи не было. Савва Никитич пошёл искать. Я увязался за компанию.
Одно беспокоило: как я с ним буду общаться? Он же толкует не по-русски.