Рядом с моей статьёй, точно выверенная по объёму, была статья Антропова. Называлась она "Решение – единственное". Заголовки, набранные одним шрифтом, почти вплотную приблизили друг к другу, так что читались они как одна фраза. Точнее, как партийная директива. Варианты-то возможны, но решение все-таки – единственное... Главный идеолог империи умер, но грозный пригляд его ощущался во всём.
Я не рядился в тогу этакого беспристрастного и стороннего наблюдателя. Какая тут беспристрастность, если каждый твой роман обвиняют в расплывчатости авторской позиции… В непроясненности отношения к герою… В объективизме… Излишнем объективизме – оговаривались при этом, что сразу переводило разговор из альтернативного плана "или – или" в план качественный: а в какой, собственно, мере приемлема попытка автора понять "правду" неправого человека? Вот и призывал я уйти от толстовской одномерности в пользу, скажем, объёмности Достоевского. Либо, ещё лучше, – Пушкина, у которого Сальери имеет такое же право голоса, как Моцарт.
Взывал я к авторитету не только классиков, но и современников. Привёл слова Матевосяна из его нового рассказа "Под ясным небом старые горы": "Никаких советов давать не буду, читай спокойно, не бойся".
Чуть ли не треть моей статьи перекочевала в статью моего оппонента в виде цитат, которые он комментировал то язвительно, то с пафосом. Мы никогда не разговаривали с Антроповым, даже не были, кажется, знакомы, но спустя много лет, уже незадолго до смерти, он прислал мне книгу с автографом и письмо, в котором говорилось, что его новый роман "перечёркивает" всё, что делал он раньше. "Он опровергает и мою творческую позицию в той дискуссии, на участие в которой я не сразу согласился."
Письмо отпечатано на машинке, но от руки сделана приписка: "Вам – верю". (Перед этим названы те, кому не верил.)
Открытая в начале февраля дискуссия завершилась в конце июля большой редакционной статьей, где было констатировано, что позиция Р. Киреева "вызвала решительное несогласие большинства участников дискуссии". Заодно были "точно выявлены типичные недостатки ряда произведений "сорокалетних" и прежде всего обозначившаяся в них нечёткость авторской позиции в подходе к сложным жизненным явлениям".
Мне выражали сочувствие – и при личных встречах, и по телефону, и письменно…
Игра под названием "проза сорокалетних", достигнув своего апогея в середине 80-х, начала затихать, выдыхаться и совсем умерла как раз к рубежному 91-му. Распалась, как распался Советский Союз, – практически одновременно с ним. Или даже немного раньше. И только тогда, задним числом, я окончательно осознал, что, как ни сопротивлялся, а был-таки втянут в неё. Участвовал…
Знающие люди поняли это, конечно, давно: не зря "Литературная газета" в самый разгар затеянной мной дискуссии опубликовала под своей традиционной рубрикой "Анфас и в профиль" три дружеских шаржа Наума Лисогорского. Слева, на стопочке книг, был изображён в профиль облаченный в военную форму Сергей Баруздин, тогдашний главный редактор "Дружбы народов", справа, тоже в профиль и тоже в военной форме – Николай Старшинов, редактор альманаха "Поэзия", а посерёдке – Руслан Киреев, анфас.
Киреевых, впрочем, было два: черный и белый. Так отобразил художник мою злосчастную "амбивалентность". И, как развернутый комментарий к шаржу, – большая статья под весёлым названием "Соло из двух голосов". Написал её Виктор Камянов, один из немногих, кто решительно поддержал меня в той разбойничьей дискуссии. Решительно и бесстрашно… Тоже, кстати сказать, фронтовик, как мои уважаемые соседи по "анфасу и профилю".
Конечно, "черный Киреев" оттесняет, заглушает "Киреева белого" – просто глаз прежде всего останавливается на этой африканской физиономии, ещё более устрашающей в обрамлении набросанных легкими штрихами симпатичных изображений Баруздина и Старшинова. Ну что ж, подобного очерни- тельства, не только графического, следовало ожидать. Сам ведь писал о жестокости Игры, причём как раз в то самое время писал, когда расположенный ко мне художник Лисогорский изготовлял свой не очень-то дружеский шарж. В день выхода газеты он позвонил мне, спросил, не обиделся ли я, заверил в неизменной симпатии ко мне и с особым значением в голосе упомянул о нашей духовной общности.
Общность… Это слово так или иначе фигурировало у всех, кого причисляли к "сорокалетним" и кто имел охоту (и возможность) письменно высказаться по этому поводу в специально подготовленной Володей Бондаренко анкете. Правила Игры позволяли…