– Позволю себе цитату из вашей книги о Павле Васильеве "Русский беркут": "Я сижу летним днем 1977 года в квартире Сергея Николаевича Маркова и расспрашиваю его о Николае Клюеве, с которым писатель встречался в начале 30-х годов". Если не ошибаюсь, вам было тогда 20 лет, и вы ещё учились? Откуда такой интерес к истории русской литературы у столь юного человека?
– Да, учился на филологическом факультете МГУ. Во время работы в Центральном государственном архиве литературы и искусства я держал в руках многочисленные подлинники наших классиков ХХ века. Через мои руки прошли рукописи Есенина, Клюева, Блока… Для молодого человека, выросшего в литературной семье, этот интерес был вполне естественен. А что касается Сергея Маркова, то я, узнав его телефон, позвонил ему домой и напросился на эту встречу сам. По молодой наглости мне удавалось встречаться и разговаривать с людьми, к которым попасть было не так-то просто. Сергей Николаевич Марков был один из них. Человек, мягко говоря, потаённый, очень непростой. Я тогда не знал его полной биографии, в частности, о времени, проведённом в заключении и ссылке. Но уверен, это не остановило бы меня, если бы и знал. Я шёл к нему как к поэту, стихи которого мне очень нравились. Причём, о встрече его с Клюевым не имел никакого понятия. Просто у меня было чутьё, что человека из той эпохи можно расспросить о многом, в том числе и о Клюеве. И когда он по телефону подтвердил, что действительно встречался с ним, и пригласил меня на беседу, я шёл к нему, не чуя ног.
Встречу эту я хорошо помню. На каждый мой вопрос он отвечал очень обстоятельно, рассказывая о каких-то моментах, которые у меня не звучали, либо по незнанию, либо по непониманию, насколько это важно. Я тогда записал практически всю нашу беседу. Перечитывая эту запись, я обнаружил, что Марков, дойдя до какой-то черты, сразу останавливался и дальше слушал мой следующий вопрос или переходил на что-нибудь другое, как бы обрывая логическую линию разговора. Видимо, он не хотел заходить за какие-то расставленные им вехи в беседе со мной, или вообще не желал вслух вспоминать о чём-то…
Многое, конечно, мне стало понятно после того, как я познакомился в архиве КГБ с делом "Сибирской бригады" 1932 года. Когда Леонид Мартынов, Сергей Марков, Евгений Забелин, Николай Анов были осуждены на три года ссылки по обвинению в "русском фашизме", антисемитизме и распространении контрреволюционных произведений. Эта формулировка достаточно о многом говорит, не так ли?
– Формулировка звучит как-то очень современно, за исключением контрреволюционности, которая, впрочем, легко заменяется на "экстремизм".
– А чему тут удивляться, если учесть, что одним из первых декретов советского правительства в 1918 году был декрет "Об антисемитизме", опубликованный в газете "Известия". Чему удивляться, если вспомнить первые перестроечные годы, когда в борьбе с так называемым "сталинизмом" поднимали на щит ленинскую гвардию со всем её идеологическим наследием и со всеми её мировоззренческими установками. У меня не проходит ощущение: всё совершающееся в России сейчас – во многом повторение того, что уже было, включая расстрел Верховного Совета 1993 года.
– Установка деятелей ленинской гвардии на мировую революцию, ради которой Россией можно пожертвовать, как вязанкой хвороста, удивительно схожа с установкой наших так называемых демократов, с упоением разрушивших "эту страну" во имя построения другого фетиша – "рынка". А если мешает менталитет народа, то долой его, этот менталитет! Или, как заявил их духовный отец А.Н. Яковлев, России необходима реформация, переделка сознания народа на иной, западный лад. И не случайно и те, и эти так безжалостны именно к крестьянству, несущему в себе в наибольшей полноте национальное сознание. В этом контексте поистине злободневно прозвучала ваша книга о Павле Васильеве "Русский беркут" и солидный том сочинений и писем поэта, составленный и откомментированный вами. Впервые наследие Павла Васильева, разбросанное по периодике прошлого века, вернулось к читателю в самом полном виде. И произошло это благодаря вашим трудам, понадобились прямо-таки шахтерские раскопки, чтобы до всего этого добраться. Те слои, которые, по вашему признанию, приходилось отсекать во время работы над книгой о Есенине, проросли книгами "Русский беркут" и "Павел Васильев. Сочинения. Письма". И, видимо, они не последние в этом ряду?
– Время Павла Васильева, по сравнению с есенинским, – уже совершенно другая эпоха. 30-е годы очень непохожи на 10-е и начало 20-х. Это время требовало другой человеческой породы, способной на творческое выживание.