В отличие от нашей прогрессивной общественности Владимир Емельянович всегда признавал русофобию как факт, явление в нашей стране и за её пределами. Приведу два коротких высказывания писателя на данную тему: "Ты уже националист, если только произносишь это слово (Россия. – Ю.П.). Ты шовинист и фашист"; "Да-да, это не сегодня началось, не при Советской власти. Когда Петр I умер, все европейские дворы открыто устроили празднества по этому поводу … . Для них Россия всегда была враждебным государством, угрозой, которую надо уничтожить и растоптать" ("Наш современник", 1993, № 11).
Когда кругом говорили, что политика – грязное дело, Максимов к политике и политикам предъявлял устаревший в глазах многих кодекс чести. Его он применяет абсолютно ко всем, в том числе и к своим главным идеологическим противникам – коммунистам. Владимир Емельянович не приветствует закрытие компартии, ибо она выражает мнение и интересы части народа, оставлять которую за пределами политико-социального поля несправедливо и гибельно для общества. Поэтому поступок Б.Ельцина писатель называет недостойным и так непривычно резюмирует: "Это даже не по-мужски" ("Москва", 1992, № 5-6).
С аналогичных позиций Максимов оценивает и идею суда над компартией, нового Нюрнбергского процесса, идею, которая и сегодня популярна среди "мыслителей" либерального толка. Тогда, по мысли писателя, на скамье подсудимых должен оказаться Б.Ельцин, и не только он. "В том Нюрнберге судили идеологию и ее представителей, доведших Германию до плачевного состояния. А вы хотите хорошо устроиться – хотите сдавать свои партбилеты и этим очистить себя от преступлений, к которым имеете самое непосредственное отношение! Я этого не понимаю и понять никогда не смогу". ("Москва", 1992, № 5-6).
По иронии судьбы именно газета "Правда" стала для Максимова одной из немногих трибун в ельцинской России, где он получил возможность свободно высказываться по любому вопросу. Либеральная же интеллигенция в последние годы жизни писателя заняла по отношению к нему вполне предсказуемую позицию.
Уход Максимова из "Континента" в 1992 году, передача его Игорю Виноградову до сих пор вызывает вопросы. Сразу по следам событий ситуацию точнее других оценил В.Бондаренко. В статье "Реквием "Континенту"" он, в частности, утверждал: "Конечно, чудовищно трудно убивать свое детище, но считаю нынешний компромисс Максимова – передачу журнала Виноградову – огромнейшей ошибкой. Надо было всё же закрыть "Континент"" ("День", 1992, № 27).
После ухода из журнала Владимир Емельянович, по его словам, хотел набрать писательскую форму, более полно реализовать себя в этом качестве. Однако осуществить задуманное помешала смерть.
В.Максимов хотел, чтобы его возвращение к отечественному читателю началось романом "Заглянуть в бездну". В этом произведении почти все герои, размышляя о событиях революции и гражданской войны, не раз высказывают мысль: виновных не было – все виноваты. Как следует из авторских характеристик, многочисленных интервью и публицистики писателя, это позиция самого В.Максимова. Её нередко определяют как православную, с чем согласиться трудно. Когда все равны – все виноваты, и никто не виноват, – тогда нет разницы между добром и злом, правдой и ложью, убийцей и жертвой, предателем и героем, Богом и сатаной. То есть перед нами система ценностей, не имеющая никакого отношения к Православию.
В целом же в "Заглянуть в бездну", казалось бы, прямо по Библии, воздаётся всем героям по делам их. На уровне отдельных персонажей существует чёткое подразделение на правых и виноватых, ибо наказываются только последние, что автор постоянно подчёркивает при помощи повторяющегося композиционного приема – "забегания вперед", когда сообщается, какая расплата ожидала того или иного грешника в конце концов.
В романе воздаётся прежде всего тем, кто имеет прямое или косвенное отношение к гибели Колчака: от Ленина, "тоненько-тоненько" воющего в Горках в ожидании смерти, до Смирнова, исполнившего предписание вождя на месте. К тому же, жертвами своеобразного возмездия становятся дочь и жена Смирнова. Поэтому, и не только поэтому, концовка главы (построенной не на авторском слове, по принципу монтажа различных документов и свидетельств), когда впервые в ней открыто заявлена позиция писателя ("Вот так, господа хорошие, вот так!"), звучит не по-православному. Здесь и далее в романе Максимов нарушает одну из главных традиций русской литературы, традицию христианского гуманизма. Смерть любого человека, героя не может быть объектом для иронии, сарказма, злобного удовлетворения и т.д. Юмор Максимова сродни юмору американской или еврейской литератур.