Как?! А полёты космонавтов?
"Шалеем от радостных слёз мы. А я не шалею – каюсь. Земля – это тоже космос. И жизнь на ней – тоже хаос."
За такое отношение к полёту Гагарина – насмешливое и горькое разом – пришлось Коржавину перед читателями печатно извиняться, но общее ощущение, что космичность – тот же соблазн, остаётся.
А перспектива всемирного устроения человечества? Она изживается в пародии, которую Коржавин накануне отъезда за железный занавес адресует западным прекраснодушным левакам (вроде Сартра):
"Им ведь будет совсем не до смеха – в переделку такую попасть. Там ведь некуда будет уехать: всюду будет Советская власть".
Вот тогда-то мальчики поймут, наконец, за какую химеру они положили головы.
Мальчик, сдвинувший брови
В безысходной печали,
Меньше всех ты виновен,
Горше всех отвечаешь.
Опять мальчики… Так и не ушёл от слова. Откуда оно, кто в родстве? Мальчики Достоевского, готовые вернуть Богу билет в рай? Да, они! Мальчики Афганского "контингента", принявшие гибельную эстафету у отцов? Да, и они! Но более всего – мальчики сталинской эпохи, ибо это "эпоха принудительной инфантилизации сознания". Проще сказать: требовалась такая наивность, чтобы верить вождю…
Завешается спор со сверстниками.
Главный ориентир, как уже сказано, – Павел Коган, кристальный идеолог поколения. Рядом – Михаил Кульчицкий, чувствилище коммунизма. Николай Майоров, в котором зрел философ Истории. Все погибли.
Вышедший из огня Борис Слуцкий – вот с кем доводится выяснять смысл испытания. Чисто литературная с ним перекличка не очень существенна, но очень существен диалог, описанный Коржавиным в мемуарах.
"Слуцкий хочет знать… согласны ли мы, что именно на наше время и на наше поколение легла задача – сознательно, ценой невероятных жертв, усилий и насилий решить главные проблемы человечества."
Слуцкий говорит: да. Проблемы решатся.
Коржавин говорит: нет. Не решатся! Не потому, что недостижимо. А потому, что ужасно, если решатся. Если будущее, ради которого пошло в огонь поколение, будет достигнуто.
Для них, из огня вышедших, Война и Победа становятся оправданием всего. "В них были вера и доверие", как сказал другой друг-оппонент Коржавина Давид Самойлов.
Коржавин более не признает этой веры и не испытывает доверия к тем, кто её исповедует.
Войну и Победу не признаёт?
Признаёт. В юности рвался на фронт – судьба перегородила дорогу белым билетом. Маршрут, ему доставшийся, отнюдь не назовёшь физически щадящим – и в тюрьме, и в ссылке он своё получил. Но для души этот вариант не менее тяжек, чем фронтовой. Главное тут – Война и Победа не подменили своей героикой того мучения, которое по определению на роду написано этой душе – коржавинской душе, с мыслью, летящей впереди слов, с логикой, не отступающей ни на пядь, с яростным отрицанием всякой двойственности.
А если бы всё-таки подменила? Вдруг пришлось бы менять местами причины и следствия – не из сталинизма выводить дико-жестокий, беспросветно-кровавый способ существования, а сталинизм осмыслять как способ существования народа в дико-жестокий, беспросветно-кровавый век.
Но тогда весь мучительный путь души обесценился бы, перевернувшись?
Невозможно. Немыслимо! Самоубийственно…
И прошла душа свой путь до логического конца – ложь заклеймила, двойственность обличила, кривизну выявила, выпрямила, выправила. Приняла муку познания.
Война не убила – убил мир, не похожий на овал.
Обещалось счастье – вышло знание. Великое знание. Великая печаль...
Требовался для чистоты опыта долгий век – судьба послала.
Он не отверг дара.
(обратно)
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
ФРИВОЛЬНЫЙ СТИЛЬ
"Когда у каждого идальго
диаметрально вольный стиль,
ему везде – турхейердально...”
Александр ЧЕРНОВ
Когда поэт немногословно
всё может сделать из всего,
то это александрчерновно
выходит часто у него.
Конечно, выше он духовно
любых читателей, но всё ж
местами так дмитрийприговно
на что-то давнее похож...
Порою он, забывшись словно,
так гонит вольную волну,
что всё – эрнестхемингуёвно,