Западники, политизированные и далекие от христианства, давно стремятся привлечь Аверинцева на свою сторону, доказать, что все его творчество – веский аргумент против национального крыла русской интеллигенции, представляемого Кожиновым. Приведём один пример. В прошлом году Виктор Ерофеев издал книгу с завораживающим названием "Русский апокалипсис: опыт художественной эсхатологии". Первая глава в деталях сообщает, что "водка есть русский Бог". Потом – страницы о бесконечном русском мате (с примерами), который немыслим без неудержимого, всеразрушающего смеха. Больший объём текста "Апокалипсиса по Ерофееву" – сообщения о личном эротическом опыте, о том, что и как нравится автору в женщинах, о туризме как философии жизни, позволяющей хотя бы на время отдыхать от России в просвещенной и беспроблемной Европе. И так далее и тому подобное...
И вот в такой занятной книге есть глава об Аверинцеве под названием "Последний герой". Ерофеев скорбит, что последние годы знаменитый филолог провёл за границей. Отъезд трактуется как изгнание, как знак нашей национальной обреченности: "Прижизненное забвение загнало Аверинцева в Вену, и ни один российский президент не понял, что добровольное академическое изгнание – позор страны. Были дела поважнее. Занимались полной ерундой. Аверинцев превратился в шута горохового, который заносит ногу над пропастью. Вслед за Аверинцевым вымерла интеллигенция".
Но разве интересно автору "Поэтики ранневизантийской литературы" то, чем занимается автор рассказа "Приспущенный оргазм эпохи"? Пишет Владимир Бондаренко: "Аверинцев борется за значимость и мораль, против навязывания пустоты. О чем бы он ни писал, везде взгляд византийского моралиста, византийского почвенника. (...) Он воспевает то, от чего нынешних пелевиных и сорокиных, ерофеевых и аксёновых давно тошнит. В литературе он ищет не литературу, а весть, значимость, пророчество... В этом высокоучёном эрудите виден еще и настоящий мужчина с его чисто мужскими качествами".
Возможно, Вадим Кожинов и Сергей Аверинцев – на разных полюсах, но объединяет их всё же христианское сознание. И если кого-то смущает спокойное отношение Аверинцева к Западу, то не будем забывать, что многих византийских монахов мы читаем в его переводе. Например, Романа Сладкопевца. В русской версии византийской поэмы "О жизни монашеской" Роман Сладкопевец и Сергей Аверинцев говорят вместе:
Не видал я меж смертных бесскорбного,
ибо мира превратно кружение:
кто вчера возносился гордынею,
того зрю с высоты низвергаемым;
богатевший с сумою скитается,
роскошь знавший нуждою терзается;
вы одни остаетесь свободными,
кто свой дух покорил песнопению:
"Аллилуйя!"
Се, безбрачным надежд отсечение,
В браке ж сущим забот изобилие;
Се, бесчадный терзаем печалию,
многочадный снедаем тревогою;
эти многим томимы томлением,
тем же плач предлежит о бездетности;
вы одни посмеётесь сим горестям,
ибо ваша услада небренная –
"Аллилуйя!"
Приближается время веселия,
скоро, скоро Христово пришествие;
Жениха вы на брак провожаете,
и в руках ваших ясны светильники...
Глеб Горбовский ПЕРЕРОЖДЕНЬЕ
МАРГИНАЛ
Прозябаю, хотя и одет по сезону.
Волочусь по двору в магазин.
Встречный пёс,
недовольный моею персоной,
зарычал на меня... сукин сын.
Опускаю с прилавка
бутылку в котомку,
отпускаю улыбку, живу...
Отсылаю поклон
за пределы, потомкам.
Средь писак – маргиналом слыву.
Воскресаю из мертвых
не каждое утро,
но всё чаще – прощаюсь с Тобой, –