– Конец света! Какой творился конец света! Неужели жизнь после такого идёт дальше, как ни в чём ни бывало? – оглянулся вокруг: прилавок, касса, интеллигент с бородкой за ней, девушка подошла, немного странная, волосы в голубой цвет выкрашены и по плечам болтаются. "Нету маман, Варвары Петровны, – подумалось Ивану Сергеевичу, – она быстро холопку за космы оттаскала б да на конюшню отправила." Но холопка весьма самоуверенно подала кассиру пёструю книжку и тот пробил ей чек. За его спиной шли бесконечные стеллажи "Современной прозы".
"А-а, вот это мне и надо!" – оживился Иван Сергеевич и решительным шагом направился к стеллажам.
Пора сказать, что в астрально-эфирной библиотеке на небе, как и во всякой нормальной на земле, были свои корзины для бумаг, куда сбрасывался разношерстный книжный мусор, то есть то, что литературу из себя не представляло ни под каким углом. Астрально-эфирная корзина не имела дна, и всё, что туда попадало, быстро рассыпалось в прах во мраке, не оставив следа: из мрака пришло, во мрак вернулось. Колоссам, подобным Иван Сергеевичу в их потусторонней ипостаси, можно было ознакомиться с содержимым бездонной корзины как и всем простым смертным – закон телепатического усвоения заклинивало от непотребного сора. На одной из корзин стояло клеймо "сор-рос", с какого боку ни поверни, а все равно "сор рос" выходило.
Подошёл Иван Сергеевич к "Современной литературе", взял крайнюю книжку – всё равно ведь он никого не знал, задумался, да только насупился удивлённо. Чертовщина какая-то! Дырка от бублика. И он с досадой открыл книжку. Удалил на вытянутую руку, выбирая оптимальный фокус для зрения, сдавшего от сырости на Волковом, и попытался почитать.
– Фу-ты, сор! – отложил без комментариев.
Взял другую: сор заметно рос. Третью – то же самое. Тогда он заглянул на имена на обложках: Дарья. Марья. Акулина. Бабьё какое-то вульгарное литературу обложило! Взял мужчину – Б. Акулина; попробовал сосредоточиться, опять не зги. Пришлось полистать несколько страниц; вроде, ничего, даже связно, пожал плечами Иван Сергеевич, вполне чтиво для кухарок; если вчитаться до мелочей, то и смысл, верно, можно отыскать, да вряд ли, коль в Высшей библиотеке его в корзину бросили. Там ведь ничего случайного не происходит и ошибок не бывает! Ошибаться свойственно людям, а там Божий суд. Им-то невооружённым глазом видно, что король-то гол; а чтение в таком разе – порожнее забирание времени и умственной энергии, которые можно было бы направить на благие дела – на усмирение бестии в человеке, а не на раскармливание её. Забвение за это – минимальная мера наказания. Отчего ж эта публика не думает, что ответ за всё держать придётся? За каждое слово, за каждую запятую! Неужели не осталось просто хороших писателей? Или перевелись хотя бы земляки мои, орлы-орловцы? Али тверичи, рязанцы!
И как только вспомнил Иван Сергеевич рязанцев – а мысль есть яйцо слова, из которого оно сначала вылупляется цыплёнком, а потом вырастает в боевого петуха действия, – массивная дверь из стеклометалла отворилась и в неё влетел голубоглазый, златокудрый юноша в белой вышитой косоворотке с прозрачными – глазу Ивана Сергеевича однако хорошо видными – крыльцами у щиколоток. Влетел и подмигнул всегда живому классику.
– Батюшки! – ахнул тот. – Никак посланник богов! Русский Меркурий!
Тот сделал круг над прилавками "Русской книги", подлетел к полке "Песенники", взял оттуда томик и подал Ивану Сергеевичу.
– Есенин, – прочитал он на обложке. Открыл и на титульной странице увидел портрет. – Меркурий! – узнал.
Посланник богов улыбнулся и покачал головой:
– Никак нет. Последний поэт деревни или, если угодно, московский озорной гуляка Сергей Есенин.
Иван Сергеевич на минуту закрыл глаза, пролистывая томик его стихов. А как открыл их через мгновения, они сияли, будто он заново родился:
– Я всегда знал, верил в великий и могучий чернозём наш! Да тебе крыльца не на щиколотки полагаются, а за плечи, да не крыльца, а крылища!!! Только вот... в послесловии сказано, убивали тебя как... – он нахмурился и возвопил. – За что?!
– За стихи, – легко улынулся Есенин, – за песни, за то, что вся Россия их поёт, и за Русь... она мне и по сей час милее рая. Да не отпускают ангелы. Опять убьют меня там, говорят. А нешто нам привыкать? Только бы поцеловать свою землю, вдохнуть запах сенокоса, – голос его задрожал. Он снова сделал в воздухе круг, взмахом руки дал знать Тургеневу следовать за собой и вылетел из магазина.