Не для меня журчат ручьи,
Звеня прозрачными струями,
Там дева с чёрными очами
Она растёт не для меня...
– 2 –
Воистину неисповедимы пути Господевы...
Мы упорно, самонадеянно торим свою дорогу, полагая, что всё в нас и всё от нас, обставляем её вешками, чтобы не потеряться, думаем тщеславно, что сами себе прокладываем путь в неведомые земли, и не предполагаем, наивные дети, что дорога та давно уже распечатана и ждёт тебя, очередного странника своего, коему послан будет Глас свыше. Главное – расслышать зов Его в суете будней, беспечально довериться Ему, и тогда обнаружится вдруг, что вовсе неслучайно вызревала, томилась и готовилась к таинственной перемене жизни твоя душа. Вроде бы был как все, рядовое дерево в лесу, и вдруг выбился на самый глядень, под порывы ветра, на всеобщее посмотрение. И как тут не подивиться, братцы мои...
Однажды, будто из остывающей скудной тёмной амбарушки, куда были скиданы и почти забыты истекшие годы, и воротца-то назад наглухо заперты, – так вот из этой мерклой беспамятной скрытни минувшего времени вдруг донёсся по проводам глуховатый, ласковый допытывающийся голос: "Володенька, здравствуй, дорогой... это я, Виктор Крючков... Ты помнишь меня, мой хороший". Какая странная, застенчивая и вместе с тем убаюкивающая интонация.
"Помню, как не помнить-то", – торопливо закричал я в трубку. "Теперь я сельский поп в селе Зараменье Тверской области... Служу в храме, который сам и построил. Вот так вот, мой хороший. Может соберёшься когда и приедешь?"
От неожиданности я несколько оторопел, не знал, как себя повести, в голове всё спуталось, я не мог сообразить, взять в толк, как отозваться на весть, как называть теперь человека, который вдруг возник из небытия, казалось бы вовсе утраченный из сознания (хотя нет, что-то же тлело в памяти, и потому сразу возник его облик). Жил когда-то на Москве Виктор Крючков, немного чудаковатый горожанин, так мне показалось при встрече, и теперь его, прежнего, не стало, но есть иерей Виктор Крючков, а значит перемены случились куда глубже, значительнее, если человек самовольно вырвался из знакомой, близкой мне творческой среды и перешёл в тот таинственный разряд посвящённых, которым мы поклоняемся, просим благословения, значит, признаём за ними особость, отличку от нас, право учительства и водительства... И если случайный знакомец ворвался в мою квартиру из ниоткуда, из хаоса жизни, по какой-то непонятной нужде, значит и меня он тоже не позабывал, и между нами завязалась "вервь непроторженна". Но я пока об этом не догадывался.
Батюшка уловил мою секундную заминку, и как бы извиняя меня за нерешительность, добавил: "А вдруг случай приведётся... Конечно, ты человек занятой, большой, известный, а я простой сельский поп... Но я всегда буду рад, если соберёшься и уделишь мне времени".
Мне показалась в его словах не то печаль, не то легкая ирония, иль иная недосказанность, которая проясняется лишь в доверительной беседе, и в ней-то отец Виктор и нуждался сейчас. Иначе бы зачем звонить, – подумал я по московской привычке обьяснить всё, куда бы ни обращался взгляд.
"Батюшка, зря вы себя так низите, а меня высите... Я может и знаменит, но лишь в узких кругах забулдыжного подвальчика ЦДЛ."
"Володенька, ты на меня в обиде, иль я тебе враг... Может я чего-то не так сказал, так ты прости, пожайлуста, попа."
"За что прощать-то?" – растерялся я.
"Тогда, пожалуйста, называй меня на ты... Хорошо, дорогой мой."
"Прости, но я не могу священника называть на ты. Язык не поворачивается", – сказал и невольно подумал: "Что за причуды такие?"
"Тогда я на тебя серьёзно обижусь... И вот ещё что... Я пошлю к тебе одного доброго человека, так ты его прими, найди время... До встречи, мой хороший. Благослови тебя Бог..."
"Всего доброго, батюшка", – попрощался я с уверенностью, что никогда не увижу его. Забрался в тьмутаракань, в глухую пустыньку, а такие концы нынче мне в тягость, от одних размышлений о предстоящей дороге невольно нападает паморока.