Из мыслителей ХХ века я очень ценю Даниила Андреева. Игорь Шафаревич, например, называет его крупнейшим поэтом второй половины ХХ века. Ну это вопрос спорный. Мне же он интересен как историософ, который замечательно понимал геополитические реалии ХХ века и не только его. В один из юбилеев Даниила Андреева мы в "Нашем современнике" напечатали его стихи о нашествии новой фашистской Европы на Россию, ведь это было религиозное европейское нашествие, а не политическое противостояние Гитлера и Сталина, как это часто представляют, упрощая до идиотизма, наши историки. И, конечно, здесь без фигуры Сталина обойтись невозможно: он – в центре этого узла.
И вот Даниил Андреев, осмысляя русскую историю от Ивана Грозного до Иосифа Сталина, написал восемь строчек не о Сталине, а о русском типе вождя:
Коль не он, то смерть народа,
Значит он.
Но темна его природа,
Лют закон.
Да, темна его природа,
Лют закон.
Коль не он, так смерть народа,
Значит он.
Ю.П. Станислав Юрьевич, помимо Даниила Андреева, кого ещё вы можете назвать из наиболее созвучных вам мыслителей ХХ века. Василий Розанов, например, какие вызывает у вас чувства, да и вся так называемая религиозная философия?
Ст.К. Розанов занимает меня удивительным стилем своего мышления. У него как бы не было системы. Русская философская мысль вообще не системна, она художественна, и зигзаги её удивительны. Тот же Николай Бердяев говорил удивительно пророческие вещи и одновременно был помешан на антисемитизме и много всяких глупостей наговорил. Но прочитайте его "Новое Средневековье". Это абсолютное продолжение пушкинско-тютчевско-леонтьевской линии. Вот один раз он написал замечательное исследование, а потом снова стал либералом, то есть плоским, примитивным мыслителем.
Для меня настоящим мыслителем является Георгий Свиридов. Его "Музыка как судьба" – у меня настольная книга. Прочитать бы её русской интеллигенции всерьёз. Издать бы её не тиражом в 5 тысяч, как она издана, а в полмиллиона. Это, конечно, иллюзия. Но иллюзии, как и мифы, могут двигать мировую историю.
Ю.П. Как я понимаю, любовь Вадима Кожинова к Михаилу Бахтину вы не разделяете. Сначала Владимир Гусев, затем Михаил Лобанов и Сергей Небольсин заговорили о том, что значение Бахтина сильно преувеличено, он, по словам Лобанова, вообще не православный, а католический мыслитель…
Ст.К. Бахтин, к сожалению, оставил мало размышлений о непосредственно русском. Кожинов, видимо, был влюблён в него как литературовед, эстет, историк, философ. Бахтин для моего понимания достаточно сложен, и он прямо не ответил на многие вопросы, которые меня интересуют. Три его книги я прочитал, и мне этого хватило, а всё остальное – разговоры Бахтина – я уже узнавал через Кожинова. В разговорах Михаил Михайлович был, видимо, смелее и решительнее. Но разговоры остаются разговорами (они потом вышли, записанные моим университетским преподавателем Дувакиным). Бахтин всё равно не был человеком пророческого склада, а именно это всегда привлекало меня в русских философах больше всего.
Ю.П. Игорь Шафаревич, Александр Панарин, Олег Платонов, видимо, до этого уровня не дотягивают?
Ст.К. Несколько работ Игоря Шафаревича мне дороги, я многое из них почерпнул. Но зачеркиванье, порой тенденциозное, советского периода нашей эпохи я не принимал никогда. Александр Панарин – умница чрезвычайный, он сумел понять сущность современного отношения человека к миру, ход русской жизни и пути спасения. Он сказал об этом так, как, может быть, никто в последнее время. Поэтому Панарин и стал автором "Нашего современника". Олег Платонов – историк. Причем, историк с пропагандистской жилкой. У него, на мой взгляд, не хватает кожиновской широты, умения исследовать предмет в целом его выражении, во всех его противоречиях. Платонов может исследовать какое-то одно противоречие, но взять жизнь в целом, в органическом таком ощущении, что эти противоречия заложены в самом ходе истории, – это ему не по силам.
Ю.П. Конечно, в этом контексте не миновать вопроса о Вадиме Кожинове. Прошло уже почти 7 лет со дня его смерти. Какова роль Вадима Валериановича в вашей судьбе и русской мысли ХХ века?