– Все мы думали! – зло перебила Наташка.
Денис хотел сесть, и тут же под черепом колыхнулась боль, ударила изнутри по глазам.
– Ой, ожил! – заулыбалась Олька. – Бе-едный мальчик!
– Сколько время? – Через силу, со стоном, он всё-таки сел.
– Третий час.
– Ни фига себе! А как мы?..
– Мы тут жить остаёмся, – весело объявил Димка. – Всё, следы теряются, уходим на нелегалку. Но ты, если хочешь, можешь катить. Слышал про сверхсрочную службу?
– Отстань. Я же серьёзно. – Денис потёр лицо сухими ладоням. – Там ученические...
– Зачем нам ученические? Тебя через двенадцать часов обреют, дадут погоны – и вперёд. Меня...
– Слушайте, а давайте вас подстрижём! – оживившись Наташка, и лицо сразу помолодело. – И ножницы есть хорошие. Давайте?
– Похмелимся только. – Димка, наоборот, какой-то повзрослевший за этот вечер, поднялся, деловито налил из неизвестно откуда взявшейся бутылки портвейна.
Дениса передёрнуло, в горле булькнуло маслянисто-горькое, но он пересилил тошноту и выпил. Посидел неподвижно, почувствовал, что стало лучше, и согласился:
– Стригите. Мне терять нечего. Только, Наташ, спой сначала...
– Не-е! Три часа ночи.
– Пожалуйста. Про пиво. Я там буду вспоминать.
Димка поддержал:
– Слово призывника – закон, вообще-то. И песня чёткая.
Со вздохом "ладно, уломали", Наташка потянулась, достала из-за кровати гитару. Пересела на стул. Денис уставился взглядом на её белые, но уже суховатые, с узелками вен, ноги.
Некоторое время она настраивала инструмент – подтягивала и ослабляла струны, приговаривала как бы извиняясь:
– Давно не брала... нет желания – И наконец заиграла наверняка придуманную ей самой или, может, её давним, лодейнопольским, парнем, мелодию (у автора, Юрия Лозы, мелодия была совсем другая), и после двух тактов, запела:
У прилавка шум и гам, и суета и толчея,
Всюду грязь и рыбья чешуя.
Попивают пиво свежего разлива
Рядышком такие же, как я.
А на припеве с азартной безысходностью вступили Димка, Денис и Олька:
Облезлые сте-ены,
Опухшие лица, мозги, животы.
Под хлопьями пе-ны
Навеки уснули дела и мечты.
Жизнь повернулась спиной
К пивной!..
– Не забывайте нас. Ладно? – приобняв, попросила Дениса Олька. – Мы вас не забудем. Честное слово. Я... – приблизила губы к его уху, – я буду молиться.
Он вернулся в Питер ранним утром двадцать шестого декабря девяносто первого года. На перроне Финляндского вокзала сопровождающий раздал дембелям военные билеты и исчез, от греха подальше. Парни покурили у входа в метро, попрощались и разошлись. Многие были местные, некоторым до дома – несколько трамвайных остановок, а Денису предстоял путь ещё в четверо суток. Впереди, до поезда "Ленинград – Красноярск" был целый день. Огромный и короткий день в этом городе.
Побродил возле вокзала, разглядывая набитые дефицитными два года назад вещами киоски. Кожаные куртки, стальные фляжки на бисерном ремешке, зажигалки "Зиппо", плееры, наушники, водка, копчёная колбаса, ряды кассет с недавно полузапрещенными "Секс пистолз", "Кисс", "Автоматическими удовлетворителями", "ДК", "Гражданской Обороной"... Заглянул Денис и в продуктовый магазин на улице Михайлова. Безлюдно, прилавки пустые. Лишь детское питание "Малыш", солёный папоротник, плоские, как противопехотные мины, консервы "Килька в томате" и – неожиданно и нелепо – колонны из ящиков с пепси-колой... Денис достал деньги:
– Бутылку пепси, пожалуйста.
– А тара есть на обмен? – уныло отозвалась продавщица.
– Что, извините? – После полутора лет безвылазного пребывания на заставе Денис старался вести себя как можно вежливей; продавщица повысила голос:
– Бутылка такая же нужна взамен.
Денис удивился, ничего не понял, и вышел.
Питер стал каким-то бесцветным, его словно бы окутала серая ядовитая дымка. Люди ходили вяло, опустив голову, машины ездили медленней, чем раньше... Или это Денису так с непривычки казалось, ведь в мечтах-воспоминаниях город представлялся ярким, светлым, кипящим движением.