Первый зимний день сегодня в Турку.
Впору он испанцу или турку:
Солнце, тёплый день, небес лазурь.
Дома донимают лень и дурь.
Хочется на воздух, в лес, на море.
Хочется поехать в Пермь иль в Пори,
В Парму, в Пярну или же в Тбилиси –
Всё от вашей родины зависит.
Настроенье – как весной на взлёте.
В дни такие сети вы плетёте
Для поимки родственных вам душ
И несёте всяческую чушь.
Ну, совсем весна!
А день – декабрьский.
В календарь заглядывая рабски,
Мы зажаты происками дат...
Только ветер волен и крылат...
О ЧЕСТИ
Если честно, что знаем мы нынче о правилах чести?
Так, пустые слова повторяем мы часто и всуе.
Да, мы честью клянёмся, поврозь, а, бывает, и вместе –
и тогда уже точно ничем никогда не рискуем.
Сколько раз и кому я давал уже честное слово
По любым пустякам. Иногда и совсем без причины.
Слово "честь" с языка постоянно сорваться готово.
И никто не боится сорваться и кануть в пучину.
Честь "мундира", мужчины, девицы, а то дворянина...
Разгильдяя, балбеса, повесы, а то негодяя...
Депутата, премьера – да всё же едино,
Если честью клянутся, и тут же её и теряют.
Я, увы, не знаток этих правил. И даже отчасти
Не рискну дать совет, как блюсти их отныне и строго.
Только знаю одно: что-то общее в чести и в счастье...
И беречь его надо, как данное свыше, от Бога.
(обратно)
Регина Бондаренко К МУЗЕ
К МУЗЕ
учившая в донце стакана
провидеть иные миры,
не трогай моих тараканов,
они не из этой игры,
оставь мои глюки в покое,
не суйся в чужие дела –
ты вся существо нелюдское,
немое исчадье стекла,
и мир твой – микрон амальгамы,
плева, шелуха, чешуя,
так что же ты смотришь упрямо
на то, чему ты не судья?
уткнулась бы в пыльную книгу
на птичьем своём языке –
читать про блаженное иго
про дудочку в легкой руке,
про узкие хрупкие плечи,
про свет хризолитовых глаз,
а мне – немудрёные речи,
и скудный словарный запас,
и злая надежда и жажда
когда-то тебе рассказать
такое, что, вздрогнув, однажды
впервые потупишь глаза,
и я – от молчанья до жеста,
от пят до изгиба бровей –
прощу твоё несовершенство
и дыры в подкладке твоей.
ПИСЬМО
Тебе – кому ж ещё? – о том, как воздух жёсток,
о том, как свет жесток, о том, как ночь длинна,
как пляшет на ветру мильоном острых блёсток
дыханье теплотрасс, о том, как тишина
опасливо чутка, о том, как ветер гулок,
о том, как бел Твой снег и как зеркален лёд,
о том, как жидок свет, текущий в переулок
из плошек фонарей, о том, как самолёт,
возникший между туч из темноты, снижаясь,
ведёт косой пунктир мигающим лучом,
как во всю мочь трубят, встречаясь-разъезжаясь,
ночные поезда – и больше ни о чём.
***
мне ведь тоже почти ничего не известно о прочем –
ты взойдёшь сквозь меня,
как сквозь гравий восходят деревья,
белым камешком я обозначу начальную точку
той утопии, где мы делили ночлег и кочевье,
где творились миры, безотчётные, как сновиденья, –
без событий и дат, без архивов, анналов и хроник,
где отсчёт наших эр открывается мигом рожденья,
а конец приурочен к последнему хрипу агоний.
там, внутри оболочки, ещё не созревшей, чтоб лопнуть,
мы блуждали на ощупь, впотьмах натыкаясь на стены,
и не знали друг друга; и прикосновение локтя
было катастрофичнее, чем столкновенье вселенных.
мы не властны в себе, нас проводят утком сквозь основу,
нас сплетают в узор, но, пока не исчерпаны числа,
непослушным ростком на губах распускается слово
и ветвится чужим, незнакомым, пугающим смыслом;
и само по себе поутру произносится "свет мой!",
мимо воли, само по себе говорится "да здравствуй!"
о невидимый мой! о неведомый! кто ты и где ты?