Ладно, ты не хочешь, как Разгуляева. Хочешь, как Пупкин. Давай разбираться, кто такой Пупкин. Пупкин – это эстрадное переложение Рахманинова. Подходит? Нет. Понятно. Вот есть ещё Пипкин. Полуписатель-полужурналист. Хлёсткий. Может и матюшок, и молодёжное словечко. Но он должен всё время говорить и никого не обижать, за это его и держат. Он на работе. "Россияне" звонят ему на передачу и народный гнев выпускают. Тоже не подходит.
Ты другой. Ты хочешь, как "кировец" с ножом. До земли, серьёзно, по-русски. Понимаю, сам такой. И вариант есть беспроигрышный. Эпопея класса "Войны и мира", "Тихого Дона" и "Ста лет одиночества". О нас. Все живые.
Раз прочитал – перед глазами стоят. Всё родное, русское, узнаваемое и одновременно трансвековое, дальнобойное. Про сибирскую деревню, например. Сквозная история семьи: колхозные годы, промхозные, девяностые и последние. О том, как каждые десять-двадцать лет не удавалось мужику пожить спокойно, только приспособится – по ногам. Только чуть под- нялся – на тебе! Только прискрипелся – на! То одно, то другое, то третье… То укрупнение, то перестройка.
Такую вещь по-хорошему надо было давно написать. Да чтоб ещё и перевели на десять языков. Но кишка тонка. И у тебя, и у меня. Это же лет пять сидеть надо сиднем! И голодом. И неизвестно, что выйдет. Так что нечего на время спирать, что лишь героические эпохи рождают великих писателей. Героизма полно: каждый день война где-то. И трагизма: всё время стыдно.
Ладно… Давай ближе к жизни. Ты прекрасно понимаешь, что результат твоей работы не статья критика, а письма – по ним можно точно сказать и кто ты, и кто твой читатель. Хотя каждый и так внутри знает, для кого пишет. Очень грубо: заведующая библиотекой, преподаватель литинститута, одинокая русская пенсионерка в Таджикистане. И другое: молодая продавщица косметики, директор турагенства, ведущий молодёжной программы на телевидении. Ясно, которая аудитория больше, которая в законе. Тебе какая дороже?
Всем нравится читать про известных людей – это как подсматривать. Ничего делать не надо: и так интересно. А когда погружаешься в чей-то мир, приходится работать. Не подглядывать за писателем, а в душу его влазить, в мир, в глаза его. Где-то скрючиться, где-то ногу отсидеть. И на месте писателя помочь бы, а мы ворчим.
Я, например, сам себе отсёк половину читателей тем, что не умею описывать город. Тайгу, Тихий океан, охотников и их жен – пожалуйста, потому что люблю. Город так не люблю, не понимаю, наверно. Хотя там понимать особо нечего – люди везде люди. Но в плане литературном здесь все освоено и надо разгребать место, а на это свой талант и героизм нужен.
Мне проще в свежей тайге отстроиться.
Хотя друзей в городе полно. Но в приезд туда так устаю за первые две недели, что дальше для общения не гожусь. Кто успел, тому повезло. Зовут знакомые, которых не видел два года, а сил нет. Обижаются. Ладно, говорят, что с тобой поделаешь, отдыхай. А я-то не отдыхать ложусь, а беру пивка и к однокласснику-соседу, с которым могу хоть каждый день видеться. Просто молчать или про машины говорить. Читатель такой же. На детектив есть силы. А на тайгу нет.
Сам я читаю точечно и только по наводке. Сопротивляюсь: а вдруг и вправду хорошо, сильно написано, и всё это пережить придётся. Понятно, что потом спасибо скажешь, а вначале решиться надо.
Стоял на охотничьей выставке со своими книгами. Подошёл мужик лет пятидесяти, рослый, крепкий, открытое лицо: Сколько стоит книга? С автографом столько-то. Как с автографом? Да так. Подождите, так… это… Вы? Ну да. Да нет... Побледнел, покраснел, заморгал. Встряхнул головой. "Так не бывает. Вы…Ты… Ты же там где-то…" Столик своротил, подошёл, заплакал, обнял. Стоит. Я вот Володя… Глаза красные.
Володька, давай-ка… пошли быстро по сто пятьдесят… Оказалось, сам с Калуги, у меня предки оттуда. Охота, природа, книги. Оптина… Недавно взял в библиотеке мою книгу, вживался, переживал: "С мужиками, твоими товарищами, с Толяном, с Геннадием и в избушке посидел, и в лодке проехал, и водки попил, и поговорил обо всем… Самому уже не попасть на Енисей, ну хоть так. Спасибо тебе. Пиши главное".