Друзья и недруги лежат
В могилах рядом.
И птицы черные кружат
Над гиблым садом.
Но не возьмешь нас на испуг,
Мы тёрты, биты.
Вот здесь лежит мой лучший друг,
Травой увитый,
А там лежит мой лучший враг
Под толщей глины –
Соединил один овраг
Две половины.
Настанет день, настанет час,
Подам им руку...
Ну, а пока, ну, а сейчас
Стерплю разлуку,
Налью горчайшего вина
В стакан – до края,
И повторю их имена,
С них пыль стирая.
***
В веке проклятом, двадцатом
Я хочу ещё пожить
И на мостике горбатом
Постоять и покурить.
Прежде, чем в тысячелетье
Новое перешагнуть, –
Всех, кто сгинул в лихолетье,
Поимённо помянуть.
И глядишь, за этим списком
Час пройдёт, за ним другой...
Жизнь касаткой низко-низко
Промелькнёт передо мной –
Не догонишь, не поймаешь,
Не разлюбишь, не вернёшь,
Ничего в ней не исправишь,
Ничего в ней не поймёшь.
ПОЭТЫ
Кричали с эстрады о вечном,
Горланили спьяну стихи,
А сами, как стадо овечье,
Пугались любой чепухи.
Метались, толкаясь в загоне,
Терпели и стужу, и грязь...
Им снились крылатые кони,
Что мчали их к славе, клубясь.
Но время, листая страницы,
Развеяло многое в прах,
Лишь слов золотые крупицы
Лежат на Господних весах.
***
Сшивай небесное-земное
Своими нитями, снежок,
Воображение ночное
И тот, из детства, бережок,
Где в синеве маячил парус
И обещал, не то что б рай, –
Волны разбившейся стеклярус,
Тавриды богоданный край;
Латай, затягивай потуже,
Всё то что сбылось – не сбылось
Кольцом январской лютой стужи
Скрепляй, что сшить не удалось –
И обретенья, и утраты,
Надежд цветные лоскуты,
Накладывай зимы заплаты
Поверх зловещей пустоты,
Баюкай музыкой сознанье,
Прикосновением лечи...
...Ложится снег, как подаянье,
В беззвёздной нищенской ночи,
И под немое это пенье
Всё мается, едва дыша,
Наивной верой в Воскресенье
Заледеневшая душа.
(обратно)
Захар Прилепин А ИМ ХОЧЕТСЯ ДРУГОГО...
Отчего-то все были уверены, что в Индии жара, и вернусь я оттуда загорелым.
"С какой стати там будет жара в январе?" – спрашивал я недоверчиво.
"Ты что, это же Индия!" – отвечали мне.
"Ну и что, – думал я, – Индия это Индия, а январь это январь. Одно другого не отменяет".
И всё-таки взял с собой куртку на чёрном меху и зимние ботинки.
В Москве в эти дни было то ли плюс один, то ли минус один, и в этой куртке мне было жарко.
В Дели наш самолёт приземлился ночью, мы были в компании с Эдуардом Успенским – тот самый, живой классик, что создал Чебурашку, Жаб Жабыча и населил отличной компанией деревню Простоквашино.
Успенский был с женой и с забинтованной рукой (упал в Финляндии, там скользко), а я, значит, в куртке.
"Ну, – думаю, – сейчас выйду в палящий ночной зной и буду как дурак смотреться, индийцев веселить".
Но никакого палящего зноя не было. Холода, впрочем, тоже не было. Индийцы ходили в свитерах, некоторые в пиджаках, иные в особых национальных одеждах, названия которых я забыл, а точнее, и не знал никогда.
В 5 утра мы добрались до гостиницы, в фойе нас встретили организаторы, которые радостно сообщили мне, что через час я выезжаю в Тадж Махал, потому что потом у меня уже не будет времени на такие дальние поездки – программа писательской конференции, в которой все мы участвовали, оказалась крайне плотной.
Ну что ж, приехать в Индию и не посмотреть Тадж Махал было бы стыдно – всё-таки чудо света, символ страны... Потом высплюсь, решил я.
Терять лишний час мне вовсе не хотелось, в 5.05 я лёг спать, в 5.55 проснулся при первом писке будильника, и в 6 загрузился автобус, где уже дремал автор "...дозоров" Сергей Лукьяненко и компактно сложился на двух креслах поэт Максим Амелин.
Куртку, я к счастью, захватил с собой – потому что уже через пятнадцать минут пути всем существом своим ощутил дикий, влажный, пронизывающий до костного мозга холод.